Кер-де-Фер, забыв ради профессионального долга об утехах плоти, разбудил тут же своих сообщников, и вся шайка полетела навстречу новому преступлению.
– Вот славно! – воскликнула Дюбуа, прислушиваясь с самым внимательным видом. – Слышишь крики, выстрелы? Ничего нет приятней для меня этих знаков победы. Они говорят, что все кончилось успехом наших и можно больше не тревожиться за них.
– Но, мадам, – возразила Жюстина, – ведь гибнут люди…
– Эка важность! Так уж повелось на земле. Разве на войне не погибают?
– Но там погибают за…
– Там погибают по куда менее важным причинам. Тираны обрушивают войны на головы народов ради своего тщеславия и властолюбия. Мы же нападаем на проезжих лишь из прямой нужды: нам надо на что-то жить. Закон жизни оправдывает нас.
– Но можно же зарабатывать, мадам… Научиться ремеслу…
– Ах, дитя мое! Это – наше, это то, чем занимаемся с детства, мы этому учимся, воспитываемся в законах этой профессии, а она, профессия эта, была известна самым первым народам на земле. Воровство было в почете по всей Греции. И сейчас среди многих народов его одобряют, уважают, признают как дело, требующее не только смелости, но великого умения, огромной ловкости. Словом, для любого народа, преисполненного энергии и предприимчивого, воровство – добродетель.
Дюбуа готова была еще долго купаться в красноречии, но продолжать ей помешало возвращение шайки с добычей. Они вели с собой пленника.
– Вот как я вознагражу себя за жестокость Жюстины, – проговорил Кер-де-Фер, выталкивая из тени на лунный свет красивого, как Амур, мальчика лет четырнадцати. – Я убил отца и мать, изнасиловал дочь, которой было не больше десяти лет, и будет вполне справедливо, если я воспользуюсь задом ее братца.
И с этими словами он потащил свою жертву за стог сена, служивший в эту ночь пристанищем для шайки. Послышались глухие, страдальческие возгласы, заглушённые вскоре сладострастными стонами и рычанием насильника. Затем раздался мучительный, душераздирающий крик, показавший всем, что осмотрительный злодей, не желая оставить в живых свидетеля своих преступлений, соединил сладострастие совокупления со сладострастием убийства. Через минуту он вернулся весь в крови.
– Ну вот, – сказал он, тяжело дыша, – Успокойся, Жюсти-на, теперь я насытился, и тебе нечего опасаться в ближайшее время. Пока зверь задремал во мне. Пора убираться отсюда, друзья мои, – повернулся он к своей шайке. – На нашем счету шестеро. Трупы их валяются на дороге, и мы недолго останемся здесь в безопасности.
Стали делить добычу. Долю Жюстины Кер-де-Фер определил в двадцать луидоров и заставил ее принять деньги, несмотря на все ее отвращение к такому дару. Затем все поспешно собрались и двинулись в дорогу.
Назавтра, полагая себя в лесах Шантийи в полной безопасности, принялись подсчитывать барыш. На крут вышло двести луидоров.
– Стоило
