стоять в дверях было бы неприлично. Надо вернуться, несмотря на душевное смятение. Хорнблауэр вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
– В «Военно-морской хронике» будет неплохо выглядеть, что главнокомандующий провозгласил тост за молодую чету, – говорила миссис Мейсон. – Ну, Горацио, у некоторых ваших гостей пустые тарелки.
Хорнблауэр все еще пытался изображать радушного хозяина, когда увидел в дальнем конце комнаты озабоченное лицо трактирщика – только со второго раза стала понятна причина его появления. Он впустил в комнату нового рулевого со шлюпки «Отчаянного» – Хьюита. Тот был маленького роста, и Хорнблауэр сначала его не заметил. Нехватку роста Хьюит восполнял широченными плечами, а лицо его украшали великолепные черные бакенбарды, вошедшие недавно в моду у обитателей нижней палубы. С соломенной шляпой в руке он враскачку вошел в комнату и, козырнув, протянул Хорнблауэру записку. Адрес был написан рукою Буша – как положено, хотя и несколько старомодно: «Горацио Хорнблауэру, эсквайру, капитану и капитан-лейтенанту». Пока Хорнблауэр читал, собравшиеся молчали – немного невежливо, на его взгляд.
«Шлюп Его Величества “Отчаянный”
2 апреля 1803 года
Сэр, я узнал в доке, что первый лихтер готов к нам подойти. Повышенная оплата для докеров не разрешена, посему работа закончится не раньше заката. Я почтительно предполагаю, что мог бы поруководить погрузкой, коль скоро вы не сможете вернуться на борт.
– Шлюпка у пристани? – спросил Хорнблауэр.
– Да, сэр.
– Хорошо, я буду там через пять минут.
– Есть, сэр.
– Ой, Горри, – укоризненно сказала Мария. Нет, это было разочарование, не укоризна.
– Моя дорогая… – начал Хорнблауэр. Он подумал было процитировать «Ты не была б мне так мила…»[3] и тут же отказался от этой мысли – вряд ли его жене пришлась бы по душе эта строчка.
– Ты возвращаешься на корабль, – сказала Мария.
– Да.
Не может он оставаться на берегу, когда надо работать. Сегодня, подгоняя матросов, он загрузит не меньше половины припасов. Завтра они все закончат, а если артиллерийский склад поддастся на уговоры адмирала, то успеют загрузить и боеприпасы. Тогда он сможет послезавтра на рассвете выйти в море.
Хорнблауэр принужденно улыбнулся Марии, стараясь не думать, что его ждут приключения и возможность отличиться.
– Я вернусь вечером. Ничто не удержит меня вдали от тебя, дорогая, – сказал он, положил руки ей на плечи и звучно поцеловал.
Все захлопали – это был способ внести немного веселья в происходящее. Под общий хохот Хорнблауэр удалился. Пока он торопливо шагал к пристани, две мысли постоянно переплетались в его мозгу, словно змеи на медицинской эмблеме – как безудержно любит
Ричард Лавлейс, «Лукасте, уходя на войну»: «Ты не была б мне так мила, не будь мне честь милее».
