послушницы, тут же девицу Февронию утащили в келью – от матушкиных глаз подальше. Спрашивали о том, что во Пскове делается, да не встречала ли случаем Феврония Федота-кузнеца, да Акулину-прачку, да Манефу-коренщицу. То родители послушниц были. Видно, скучали девчонки в монастыре-то, не привыкли еще.
В лесу близ монастыря вечеряли двое – окольчужены, оружны, ухватисты. Костра не жгли – паслись монастырских. Лепешку постную холодным кваском запивая, на монастырь посматривали в нетерпении. Рядом четверка лошадей к деревьям привязана. Хорошие лошади, быстрые, сильные, злые – немецкие. Солнце садилось уже…
– Может, зря, Олег Иваныч, рыцарей с собою не взяли?
– А какой тут от них прок? Внимание привлекать только… Лошадей дали – и ладно, дальше сами управимся. Не в силе ведь тут дело, Олександр, в хитрости!
Помолчали оба, квасу попили. Походили вокруг лошадей, руками помахали – погрелись. Дальше ждать принялись, на небо посматривая. Темнело быстро.
– А еще, говорят, девы, будто на речке Синей водяной объявился – старец страшной, бородища зелена, очи – с плошку!
– Спаси, Господи!
– Хватает тот водяной и пешего, и конного, и мужика и бабу, никому проходу не дает. Особливо девицам!
– Ой, Феврония, какие ты страсти рассказываешь…
– Погодите, еще о волкодлаке скажу.
– О ком?
– Об оборотне богопротивном, что человеков, аки кур, поедает!
– Господи помилуй нас, грешных. Хорошо, у нас пес в обители – Злоб – чистой волкодлак, чужого кого – враз порвет. Но доброй… Кормишь когда, так и ластится… А с виду – чисто волкодлак, спаси, Господи!
– Вот и боярыня молода, что в обитель вашу приехавши, того волкодлака пасется.
– Какая боярыня? Ах, та жена, что не так давно привезена… В келье рядом с матушкиной живет.
– Где-где живет?
– Да ты про волкодлака-то сказывай, Феврония, не томи!
– Скажу, скажу… Вот только матушка ваша велела посейчас зайти ненадолго. Вернусь ужо скоро, ждите, девы!
– Уж ты приди, Феврония. Больно ты нам люба стала!
– Приду, сказал… тьфу… сказала. Ждите! Да, вы волкодлака-то вашего, пса, привяжите, а то, мало ли, чрез двор пойду… Разорвет еще. Страшно. А как приду, отвяжете.
– Ой, боязно, Феврония. Матушка-то не велит по ночам привязывать. Ну да ладно, для-ради тебя токмо… Возвращайся скорей!
Вместо шапки бобровой повязав по-монашески плат, девица Феврония, проворно проскользнув мимо кельи игуменьи (спросила у послушниц – где, у них же и плат взяла), остановилась напротив низкой дверцы в стене, прислушалась. Вроде как за неплотно прикрытой дверью плакали. Наклонилась Феврония, глазом к щелочке приникла.
Жесткая холодная рука вдруг неожиданно схватила ее за плечо!
– Ты что тут деешь, дщерь?
– Ой… Так… к тебе ж и иду, матушка! Сама ж звала…
– Ну, идем, коли пришла.
–
