за играми Люсьена и Полины. Но госпожа Деберль еще на минуту задержала девочку.
– Вы ведь теперь друзья, попрощайтесь же! – сказала она.
И дети кончиками пальцев послали друг другу воздушный поцелуй.
По вторникам у Элен обедали господин Рамбо и аббат Жув. В начале ее вдовства они с дружеской бесцеремонностью приходили незваные и садились за стол, чтобы хоть раз в неделю нарушить уединение, в котором она жила. Потом эти обеды по вторникам сделались твердо установленным правилом. Участники их встречались, словно по обязанности, ровно в семь часов, всегда с той же спокойной радостью.
В этот вторник Элен, не желая упустить последние лучи заката, сидела у окна за шитьем в ожидании своих гостей. Она проводила здесь дни в сладостно-тихом покое. На этих высотах шумы города замирали. Элен любила эту просторную комнату, такую безмятежную, с ее буржуазной роскошью, палисандровой мебелью и синим бархатом обивки. Когда ее друзья, взяв на себя все хлопоты, устроили ее здесь, она первые недели страдала от несколько аляповатой роскоши, в которой господин Рамбо исчерпал свой идеал художественности и комфорта, к искреннему восхищению аббата, отступившего перед непосильной для него задачей; но в конце концов Элен стала чувствовать себя очень счастливой в этой обстановке, ощущая во всех вещах что-то крепкое и простое, как ее собственное сердце. Тяжелые портьеры, темная массивная мебель усугубляли ее спокойствие.
Единственным развлечением, которое Элен позволяла себе в долгие часы работы, было бросить порою взгляд на обширный горизонт, на громаду Парижа, расстилавшего перед ней волнующееся море своих крыш. Из ее уединенного уголка открывалась эта безбрежность.
– Мне больше ничего уже не видно, мама, – сказала Жанна, сидевшая рядом с ней на скамеечке.
Девочка опустила шитье на колени, глядя на заливаемый тенью Париж. Обычно она была очень тиха. Матери приходилось спорить с ней, чтобы уговорить ее выйти на улицу, по строгому предписанию доктора Бодена, Элен ежедневно отправлялась с дочерью на два часа в Булонский лес, – это было их единственной прогулкой. За полтора года они и трех раз не побывали в Париже. Нигде девочка не казалась веселей, чем в этой просторной синей комнате. Матери пришлось отказаться от мысли учить ее музыке. Когда умолкала шарманка, игравшая в тиши квартала, Элен заставала дочь трепещущей, с влажными глазами. Сейчас она помогала матери шить пеленки для бедных детей в приходе аббата Жув.
Уже совершенно стемнело. Вошла Розали с лампой. Вся захваченная пылом стряпни, она казалась взволнованной. Обед по вторникам был здесь единственным событием недели, нарушавшим обычный ход жизни.
– Разве наши гости не придут сегодня, сударыня? – спросила она.
Элен посмотрела на стенные часы.
– Без четверти семь; сейчас придут.
Розали была подарком аббата Жув. Он привел ее к Элен прямо с Орлеанского вокзала, в день ее приезда, так что она не знала ни одной парижской улицы. Ее прислал ему бывший товарищ по духовной семинарии,
