ей, чтобы не буянила, а то ненароком и рот замкнем на замок, – пообещал Певун.
– Не будет буянить, – ответила Елена. Она уже поняла, что их сопротивление напрасно и ни к чему хорошему не приведет. Оставалось лишь уповать на счастливый случай и на Бога. – Снимай же путы.
Певун развязал Палаше руки, ноги и предупредил:
– Сиди смирно, раба Божья. Тебе же во благо.
За тапкану начали цепляться ветки деревьев, колеса бились о корни. Едена догадалась, что они въехали в лес. Кони прекратили скачку, но шли резво. Тьма в тапкане стала непроницаемой. Тати спрятали лица под капюшонами, и Елене показалось, что она и Палаша в тапкане одни. Долгое время они сидели молча, прижавшись друг к другу. Но вот Палаша нарушила молчание, тихо спросила:
– Матушка-княжна, кто эти люди, куда они нас везут?
– Если бы я знала! – ответила Елена.
Но ей и самой хотелось найти ответы на эти вопросы. Отличаясь незаурядным умом и будучи хорошо образованной, Елена попыталась дойти до причины ее похищения. Она, по мнению княжны, крылась где-то близко. Стоило ей догадаться, кто устроил поджоги в Москве, как стало бы ясно, что за нею охотились тати из той же ватаги. Елена помнила прежних два пожара на Москве. А из разговоров о них она узнала, что взрослые в обоих случаях обвиняли в поджогах ордынцев и в каждом случае говорили, что татары Большой Орды мстили за поражения в сечах. Рассказывала боярыня-мамка Анна, что в восьмидесятом году, как только Москва сгорела, так хан Ахмат и двинул на Русь свою стотысячную орду.
– Думал, окаянный, что русичи стольный град из пепла поднимают и воевать некому, – говорила Аннушка по-сказочному. – Ан нет, пришло от Всевышнего видение государю Ивану Васильевичу о нашествии татар. И собрался царь-батюшка скоренько да повел за собой рать несметную. В пути прилетели к нему богатыри Аника-воин да Михаил Архангел, архистратиг. И сказали они: «Иди смело на ворога поганого и не оглядывайся, а мы тебе поможем». Так и было. На реке Оке, на реке Угре встретил царь Иван Васильевич басурман и погнал их вспять. А было у Ивана Васильевича ратников в два раза меньше, чем у хана Ахмата.
Вспомнив мамку, Елена зашлась болью: «И она, поди, басурманской рукой сброшена в воду». Но тут же у нее отлегло от сердца. Знала Елена, что Анна умеет плавать, тому и ее учила.
Думы привели ее к неутешительному выводу: пленили ее ордынцы. Их в последнее время в Москве – тайных и явных – тьма. Смущало княжну лишь то, что один из «монахов», коего она прозвала Певуном, уж так славно русской речью щеголял. И не верилось, что такой добрый человек из россиян мог служить ордынским ханам. «Ой, темная головушка, тут что-то не так, – упрекнула себя Елена. – Вон сидит в углу, молитву воркует, как голубок. Да чей же он тогда, сей Певун? – с досадой спросила себя Елена. – Стародубским, черниговским князьям служит? Или в Польше и Литве его господа? Может, на заход солнца и катим? – терзала себя вопросами Елена и молила: – Боже, покажи хоть одну звездочку на небе, укажи путь!»
А дождь все лил и лил. И молнии сверкали, и гром гремел-перекатывался над лесом. «Поди,
