или Крымской Орды.
Сразу же после первого взрыва, потрясшего стены терема, Софья и все ее девять детей – дочери и сыновья, все домочадцы покинули дворец, и кто конный, кто в крытых возках и в тапканах[3] умчали по Боровицкому спуску к наплывному мосту через Москву-реку. Но переправиться с ходу поезду Софьи Фоминишны не удалось. Казалось, к переправе сдвинулась вся Москва. Многие десятки повозок, колесниц, тысячи беженцев со скарбом запрудили весь берег близ моста, и только силой можно было к нему пробиться. Но и по мосту люд двигался стеной, уже по колено, а кто и по пояс в воде. Десять воинов государыни взялись расчищать путь к мосту, но никто не думал да и не смог уступить дорогу. Даже обнаженные мечи и сабли не помогали ратникам: место одного, уступившего дорогу, сразу же занимали другие и бились, рвались вперед. Воины, однако, расчистили кое-как путь великой княгине. За ее тапканой и за тапканой княжичей и княжон въехали на мост возки свиты. Мост еще больше скрылся под водой, каждое мгновение канаты, удерживающие его на плаву, казалось, могли лопнуть. И тогда… Но тапкану государыни провели по мосту благополучно, четверка коней вынесла ее на крутой берег. Следом одолела реку тапкана, в которой сидели дети Софьи Фоминишны, все, кроме дочери – княжны Елены.
В полуверсте от реки Софья Фоминишна остановила тапкану, чтобы узнать, все ли одолели переправу. Она велела позвать князя Илью Ромодановского. Софья благоволила к молодому и красивому князю. Он же исправно служил ей верой и правдой. Была в этой службе и тайная причина, о которой он никогда и никому не обмолвился словом. Илья возник близ тапканы, спрыгнул с коня Казначея. Софья сказала ему:
– Иди, князь, проверь, не остался ли кто из моих за мостом. Да загляни в тапкану к княжичу Василию, на месте ли он?
– Слушаю, государыня-матушка, исполню, – ответил Илья, взметнулся в седло и повернул Казначея к Москве-реке.
Софья долго смотрела ему вслед, и у нее почему-то тревожно забилось сердце. Причины того она не поняла. Может быть, почувствовала вину перед супругом за свой неожиданный отъезд, сочла, что надо было бы предупредить государя. Она и собралась-то всего в Воробьево, откуда Кремль словно на ладони виден. Чего бы уж тут переживать. Ан беспокойство не проходило. Мысленно она повинилась перед Иваном Васильевичем, надеясь, что он простит ее за вольность, навеянную страхом, да не за себя, а за детей. Только за них и болело у нее сердце.
Князь Илья проскакал мимо десятка упряжек, заглянул в ту тапкану, где сидел княжич Василий: тот, насупившись, сидел в углу. И все, кто покинул Кремль с государыней, уже миновали мост. Не было лишь малой тапканы, запряженной парой серых в яблоках коней, в которой ехала с мамкой и сенной девицей княжна Елена. Илья помнил, что ее тапкана была третьей в ряду, когда приближались к мосту. Потом он пробился вперед, чтобы расчищать путь, и больше кареты не видел. Теперь он мучил себя трудным вопросом: как могло случиться, что она выпала из строя?
Спустившись
