пересел побеседовать с Петё, поманил Гергея рукою:
– Сын мой, сядь сюда.
И как только Гергей сел рядом с ним, Добо сказал:
– Я хочу потолковать с тобой о сыновьях Тёрёка. Я им тоже написал, да, как видишь, зря.
– Да, – ответил Гергей, поставив свой кубок, – думаю, что нам не дождаться их. Янчи предпочитает биться с турком в чистом поле. А Фери не поедет так далеко, он не покинет Задунайщину.
– Правда, что Балинт Тёрёк умер?
– Да, умер, бедняга, несколько месяцев назад. Только смерть освободила его от оков.
– На много ли он пережил жену?
– На несколько лет. Жена его умерла, когда мы вернулись из Константинополя. Мы как раз к ее похоронам прибыли в Дебрецен.
– Добрая была женщина, – сказал Добо, задумчиво кивая головой, и потянулся за кубком, будто желая помянуть покойницу.
– Да, таких не часто встретишь, – сказал Гергей, вздохнув, и тоже потянулся за чарой.
Они молча чокнулись. Быть может, оба думали, что добрая женщина видит с небесных высот, как они осушают чару в ее память.
– А Зрини? – спросил Добо. – Я написал и ему, чтобы приезжал в Эгер.
– Он приехал бы, да только уже несколько месяцев ходят слухи, будто боснийский паша готовится выступить в поход против него. В феврале я беседовал с дядей Миклошем в Чакторне. Он уже и тогда знал, что на Темешвар, Солнок и Эгер идет большая турецкая рать. Еще попросил, чтобы я написал для него письмо королю.
– Не пойму, куда девался Лукач. Давно пора ему вернуться. – Лицо Добо омрачилось. – Да и лазутчику Варшани тоже пора прибыть с донесением.
Перед дверями заиграли дудки и трубы:
Мишка-франт свалился в воду.
Панни ждет его у брода.
Казалось, будто всем влили новую кровь. По знаку Добо оруженосец впустил музыкантов: трех дударей и двух трубачей. В числе их был и цыган. На голове его красовался большой ржавый шлем с тремя петушиными перьями. У пояса на тесемочке висела сабля без ножен. К босым ногам были привязаны огромные шпоры. Усердно надувая щеки, трубил он на своем кларнете.
Все слушали с удовольствием. Когда песню повторили, кто-то из лейтенантов запел глубоким голосом:
Небо голубое, лес покрыт листвою.
Конь мой белоногий, дай вскочу в седло я.
Вновь пущу оружье в дело боевое,
Чтоб меня все турки поминали воя.
Лейтенант был статный парень с холеными усами. Усы торчали у него в разные стороны двумя стрелами. Даже сзади можно было его узнать.
– А кто этот лейтенант? – спросил Гергей, склонившись к Добо.
– Иов Пакши, младший брат капитана Комаромской крепости.
– Хорошо поет!
– И, должно быть, храбрый малый. Кто любит петь, тот и дерется храбро.
– А тот молодой человек, с огненным взглядом и закрученными усами?
– Пишта
