вы царские воеводы, губные, большие бояре и весь ратный собор, Максимки-шута испугались: куда вам уж со Стенькой драться.
– Опять это богомерзкое слово, – сердито сказал губной. – Я тебе приказываю больше не говорить про Стеньку, а за сегодняшнее выпорю.
Максимка насупился и плаксиво отвечал:
– На то я холоп, чтобы меня бить; вы – большие бояре – не только меня, но и самого Стеньку побить можете, только боитесь.
– Вас уж вместе поколотим, – засмеялся воевода.
– Поймай прежде, – крикнул Максимка и кубарем выкатился из горницы.
– Я его проучу, – гневно сказал губной, которому, неизвестно почему, была не по сердцу такая выходка шута Максимки, хотя ему в другое время многое прощалось.
– Охота связываться с дураком, – сказал воевода. – Что на него сердиться, давай лучше играть.
– Поиграем, – отвечал губной, – а ты, Дюкач, посмотри на игру да помогай хозяину.
– Нет, уж лучше он пускай, как говорят немцы, «нетралет» держит, – сказал воевода.
– Я по-немецки не знаю и приказа твоего не пойму, – с поклоном отвечал Дюкач.
– Это значит – ни тому, ни другому не помогай, а только гляди, понял?
– Понял, боярин.
Началась игра, все смолкло. Воевода и губной внимательно следили за игрой. Дюкач с видом знатока смотрел на доску. День подходил к концу, когда губной проиграл – воевода сделал ему шах и мат. Губной, наморщась, встал, встал и воевода. Начались разговоры об игре.
Дверь гостиной избы отворилась, вошла жена губного – толстая, высокая старуха с красноватым лицом. В руках у нее был поднос, на котором красовался покрытый крышкой серебряный кубок с заморским вином, привезенным губному по случаю астраханскими купцами. Она с поклоном подошла к воеводе и просила выкушать заморского вина. Воевода поклонился, выпил кубок и поцеловал хозяйку. Затем, попрося губного завтра заехать к нему поиграть в шахматы, воевода уехал.
Едва умолк стук колес воеводской колымаги, как на дворе раздался топот лошадей и всадник на лихом игренем[13] жеребце, в сопровождении двух холопов, подскакал к крыльцу. Молодцевато осадив коня у самого крыльца, приезжий бросил поводья в руки холопов и вошел в сени, а оттуда в гостиную избу губного.
Вошедший был молодой человек лет тридцати с небольшим; высокого роста, с черными густыми волосами, черными, как смоль, усиками и бойкими черными глазами. Маленькая без бакенбардов бородка и выдавшиеся скулы напоминали о татарском происхождении.
Бойко бросив на пол соболью шапку, которая смахивала и на боярскую и на казацкую, и верхнее платье – охабень, молодец оказался в синем казакине казацкого покроя, широких казацких шароварах и длинных сапогах.
– Ах, князь Дмитрий Юрьевич! – воскликнул губной, встречая гостя.
Приезжий, которого губной назвал князем, бросился обнимать хозяина.
– Давно, князь, тебя не видать в городе, – говорил губной,
