и еще можем подать.
– А мы и еще можем выпить; но не в этом дело; на меня, слышь, сурковские мужики тебе извет[14] подали.
– Да, челобитную по силе двадцать первой главы Уложения, – сказал губной – он начал входить в свою роль судьи.
– Ну, по какой бы то ни было главе, а ты, брат, челобитную-то похерь, вот тебе и «глава».
– Нельзя, князь: по Уложению, губной в случае потери извета, по статье…
– Ну, оставь статью-то, – крикнул князь, перебивая губного, – я все равно их не знаю, да и знать-то не хочу, а похерь, да и дело с концом.
– Скажи по крайности, князь, как у вас дело-то было?
– Дело-то черт знает как стряслось. Я проехал по сурковским хлебам: перепелов там больно много; ну, мужики-то увидели и давай ко мне приставать: зачем хлеб потоптал. Я постегал их нагайкой – они от меня отстали – да в деревню. Да вот как я приехал в Сурки-то – колымага моя там была, – они и стань ко мне всей деревней, человек сорок набралось их на дворе. Я хотел их попугать и выпалил из пистолета, да Филатка Чернявый, знаешь, мой холоп-то, пальнул из мушкета[15], так, для страху, над головами, а не то что в народ. Да пыжи-то, видно, из хлопка были и упали на крышу; крыша-то была сухая, соломенная, ветер на ту пору был, вот крыша-то загорелась и сгорело не знай пять, не знай шесть дворов. Вот и все.
– По силе Уложения…
– Сказано, без Уложения, – перебил губного князь, – а то Уложения да статьи; а я вот тебе какую статью скажу: знаешь у меня пару буланых, что на Масленой воеводских серяков обогнали, они будут у тебя сегодня же, – вот и все.
– Да, хорошие кони, – отвечал губной, – только овес ноне дорог.
– Вздор, я пришлю овса, чур, кормить их хорошенько. А это вот жене твоей, я давно хотел подарить в день ангела, да все забывал, когда она именинница. – И, говоря это, князь вынул из кармана большой янтарный борок с золотым крестиком.
– Не знаю, князь, как бы воевода не осердился.
– Скажи воеводе-то, ведь вы с ним заодно: и он не будет в обиде.
– А славный у тебя верховой конь, – сказал губной, смотря в окно.
– Игренька-то хорош; ну, этого не отдам, лучше пару других или тройку отдам, коли опять чего-нибудь настрою.
– А пора бы, князь, остепениться, право.
– Остепенюсь, когда у меня будет такая же лысина, как у тебя.
– Да и одеваться-то надо бы по-боярски, по-русски, а то не знай боярин, не знай казак.
– Про длинную-то ферязь ты мне не пой: она не по мне, еще запутаешься в ней. Я, брат, в казаках служил, так и хожу в казачьем кафтане.
– Да и жениться-то бы пора.
– Женюсь, непременно женюсь: нельзя же, чтобы такие удалые головы, князья Бухран-Туруковы, перевелись, ведь я последний в роде. Ну, однако, прощай.
– Что торопишься, посиди, князь, выпьем еще фряжского или заморского.
– Нельзя, дело есть: я там заприметил одну кралечку, под покрывалом она шла, да ветром покрывало-то
