узнал о приехавшей из Парижа выставке, бросился в музей, так часто спасающий его от жизненных невзгод. Впоследствии он усмотрел в этом явное знамение – что именно в его Русский музей привезли Майоля. И то, что именно здесь он встретил Василису, легло на душу радостной вспышкой предчувствия, определив дальнейшие шаги. Можно сказать, что отсвет проверенной и безусловной любви к музею и Майолю расцветил неопределённое чувство к Василисе любовными оттенками. То, как она стояла на площадке гранитной лестницы, её нахмуренный профиль, быстрое движение рук: что-то достала из сумочки, поднесла к губам – органично вошло в его чувственное пространство. Быстрый взгляд, вскользь мазнувший по его лицу, поворот головы туда, сюда, и вдруг глаза – тёмные, цвета переспелой вишни – смотрят прямо на него, с просьбой. О чём? О любви, подумалось Витольду.
И с этого момента он взял череду зыбких совпадений в свои руки и направился к незнакомке тем достойным и неспешным шагом, с тем почтительным и открытым выражением лица, которые и раньше помогали ему наладить первый контакт – неважно с кем: женщиной, начальником, собакой – срабатывало всегда. Тем более что Василиса находилась в тёмном периоде своей неустроенной жизни, когда всё старое потихонечку обрушилось, а нового не наросло. И тут – он, спокойный, уверенный, почтительный, в Русском музее. Это судьба.
А потом наступила жизнь. И Витольду стало понятно, что он не разглядел и не разобрался. Он просто обманулся, принял одно за другое. Возникла обида: на Русский музей, на Майоля с его фривольными – да, да, фривольными! – сюжетами, на весь мир, который подтолкнул его к опрометчивому выбору. Да ещё подкинув в довесок этого ужасного мальчишку! Супруги всё чаще ссорились, но последнее слово всегда оставалось за Василисой. Она припечатывала что-нибудь жгуче обидное и, чтобы не слышать гневных слов в ответ, гордо удалялась в детскую, где стояла двухъярусная кроватка, в которой наверху спал Гриня, а внизу должна была лежать малышка, но почти не лежала. Её беспрерывно укачивали в коляске, ведь Нулечка была ужасной плаксой.
Крысы
Не найдя с пасынком общего языка, Витус решил проявить характер. Да вот попробуй проявить характер, которого нет! Значит, что-то всё-таки проявиться должно – вместо характера. Это были вспышки. Тревоги, гнева, раздражения, злости, отвращения. Вспышки – им так положено – случались внезапно, подчас без всякой видимой связи с побудительными причинами. Они усугублялись ещё и тем, что Лиса редко брала сторону мужа, она защищала сына. Не потому, что Гриня был прав, а просто потому, что это был её сын, и в нападках на него она просматривала критику в свой адрес. А вот уж чего Лиса не выносила, так это критики в свой адрес. То есть никогда и ни от кого. Тем более от этого, без году неделя, истерика и бракодела. Да, да, дошло до того, что ему ставилось в вину рождение девочек! В противовес
