парчи, золотыми нитками вышитой? А, может, бельем, бабонька, интересуетесь? Очень пикантные модели в наличии имеем». Не веря глазам свом, Фоминична бросилась примерять все подряд. Куда там Степановне, с ее шубкой облезлой. Нарядилась Фоминична в юбки парчовые, да блузки атласные. Повесила на шейку свою с десяток бус и ожерелий, а все остановиться не может. Глядит, а на другом прилавке шубы: и кроличьи, и лисьи, и песцовые…
А между тем Степановна зашла к соседке спичек занять, а соседки-то и дома нет. Вспомнила Степановна, что не видела Фоминичну с прошлого четверга, с тех пор как у рыбных рядов повздорили на предмет свежести селедки. Фоминична в тот день явно не в себе была. Морду рыбью Дуньке, продавщице, в лицо сует, а сама задумчивая такая. Когда и на следующий день соседка не объявилась, побежала Степановна к Григорьичу, участковому милицейскому. А тот недолго собирался, сунул огурец в кобуру, да фляжку под фуражку, и отправился на исполнение. Да сколько не стучал он в дверь к Фоминичне, не призывал отпереть славным органам, да все без толку. Покряхтел Григорьич, отхлебнул из фляжки, достал огурец из кобуры, хрустнул по-армейски, да за дело принялся. Поднатужился, напружинился, да и выломал дверь Фоминичны. Но только большое милицейское разочарование ожидало Григорьича за той дверью, ни Фоминичны, ни даже следов, чтобы прояснили, куда сия гражданка отправилась. Потоптался, потоптался Григорьич, содержимое фляжки допил, огурцом закусил, да и оставил Степановну у проломленной двери, соседку, значит, караулить. А сам, горемычный, отправился в отделение, думу думать.
Идет он, значит, по дороге, а навстречу ему Васек, соседский малец, бежит, пыль поднимает.
– Дядя Григорьич! – кричит, – непорядок в нашем переулке. Ходит по нему баба страшная, да двери, что на пути попадаются, ломает. Сразу понял Григорьич, недаром чутье ему дано было, что напал он на след пропавшей Фоминичны. Добежали они с Васьком до Объедкова переулка, где малец с матерью проживал, а там… Ни одной двери целой, одни обломки сквозь которые неказистый быт дурканцев во всей неприкрытой красе.
А объедковцы суетятся, мельтешат, кто аппараты самогонные, кто добро приворованное припрятывает. А в крайней избе, на лавке спит Митька, карманный вор, которого Григорьич уже третий год разыскивал. Да только недосуг доблестному милиционеру было во все уголки заглядывать. Посреди переулка, застывшей статуей стояла Фоминична, дивно обряженная. Вместо одежды на ней – обрывки бумажек да этикетки чудные, а на голове – урна парковая короной возвышается. Подхватил Григорьич Фоминичну, да прямиком в больницу и отправил. Да только, сердечная, всю дорогу про дверь какую-то бормотала, да про шубу что-то.
Решил Григорьич разобраться, что за дверь такая дурканцев разума лишает. Принять, так сказать, меры реагирования. Идет он по пыльным улицам, внимательно в незнакомые объекты вглядывается. Да только объекты эти, как пыль рассеется,
