Севастьянова всегда оставалась загадкой эта страсть армейского начальства к созданию живых насаждений. Сколько он себя помнил еще с курсантских времен от деревьев военным доставались только лишние проблемы: каждую осень приходилось титаническими усилиями сгребать на закрепленной территории опавшую листву, весной необходимо было опиливать не пережившие зиму сухие ветви, а летом копать вокруг стволов похожие на лунные кратеры ямы и белить их до точно вымеренного придирчивым старшиной уровня… Одни проблемы короче… Но если по счастливой случайности в расположении некой абстрактной воинской части деревьев вдруг не оказывалось, то их тут же принимались сажать, проявляя при этом чудеса упорства и воли к победе. Ни засушливый, ни чрезмерно морозный климат не могли остановить этого процесса. «И на Марсе будут яблони цвести!» И еще если бы яблони! Почему-то во всех гарнизонах, где довелось послужить Севастьянову деревья сажались исключительно бесполезные, не могущие искупить посвященной им возни даже сомнительной ценностью плодов.
Занятый мыслями о принудительном озеленении планеты Севастьянов незаметно преодолел отделявшее его от рампы расстояние, выйдя прямо к забетонированному скату этого циклопического сооружения. Рампой в испытательном центре звался возведенный еще в лихое советское время грубый бетонный перрон высотой вровень с подножкой товарного вагона покрытый шиферной крышей покоившейся на ободранных каменных столбах. О назначении этой самой прохудившейся где только можно кровли с азартом спорили уже несколько поколений испытателей. Одни придерживались вполне материалистического объяснения, указывая на необходимость сохранения прибывших грузов от дождя и снега. Другие приводили более романтичные резоны, вплоть до сокрытия внешнего вида российского оружия от наблюдения со спутников. И та и другая версия страдали явными недостатками. Ведь от осадков в принципе неплохо защищал сам вагон, а от спутникового глаза непременные брезентовые чехлы, которыми у нас по привычке кутают все, что ни попадя. Севастьянов с невольной улыбкой вспомнил жаркие баталии спорщиков и легко взбежал по скату на выщербленную временем и непогодой бетонную спину рампы.
Хохлятские вагоны замерли в дальнем ее конце. Полувагон с «птичками» и теплушка с караулом, облезлые и жалкие даже на вид. Из раздернутых настежь дверей теплушки потягиваясь выбрался человек в болотного цвета полевом камуфляже, остановился, вглядываясь из-под руки в приближающегося Севастьянова. Что-то показалось в нем подполковнику странно знакомым. С этого расстояния лица было не разглядеть, но разворот плеч, массивная квадратная фигура и этот характерный жест Ильи Муромца с Васнецовского полотна однозначно кого-то напоминали. Даже внутри тряхнуло вдруг сердце каким-то еще неясным пока, но однозначно радостным предчувствием. Севастьянов невольно ускорил шаг, цепко держа глазами украинца, уже расплываясь в улыбке, но пока не узнавая.
– Витоха! – громовым басом
