еще мрачнее и безмолвнее. Кольцо редко мог добиться от него слова, он не удивлялся его суровости, но не мог понять его бездействия. Прошло уже более двух недель, как они укрывались в пещере: продовольствие становилось час от часу затруднительнее и ограничивалось уже добычей одной охоты, на которую ежедневно высылалось несколько казаков со строгим наказом не выходить на Волгу. Ропот, сначала глухой, потом смелый и громкий, слышался час от часу более в кругах верной дружины и часто вторился так ясно под круглыми сводами, что, вероятно, долетал до слуха атамана, а он все не изменял своей беспечности, все молчал.
– Нет, братцы, – сказал однажды есаул Самусь, гложа тощий мосол дикой козы, – нет! Видно, придется нам самим о себе промышлять. Атаман, Бог ему судья, от нас отступился, забыл о нас, забыл, что мы за него отказались от родины, готовы были положить свои буйные головушки…
– Неправда, господин есаул, – подхватил Грицко Корж, старый казак, считавшийся первым отвагою и балагуром в дружине, – ты клеплешь на атамана. Видишь, ему хочется сперва выучить нас не есть по месяцу, а потом и поведет закаленную голодом дружину в Москву – на калачи, на брагу.
Всеобщий хохот раздался по подземелью, ибо товарищи Коржа так приучены были к острым шуткам его, что начинали хохотать, когда он разевал еще рот.
– Нет, господин есаул, – продолжал он, – имей терпение. Ермак Тимофеевич оденет нас в аксамитные и атласные зипуны, когда ветер сорвет с плеч наших последние лоскуты.
– Спасибо за щегольство, – вскричало несколько голосов со смехом.
– А как проржавеют наши ятаганы и мечи, то он наделает из них ухватов и иголок да выучит нас шить и стряпать.
– И впрямь так, – сказал Самусь. – Атаман хочет из нас сделать настоящих баб. У меня, право, скоро будут пролежни на спине. Подожду еще денька два, три – да и поклонюсь ему низехонько. Я найду себе дорогу не хуже атамана Пана, даром, что он новгородец. Вишь, догадался, убрался отсюда прежде, чем мы заквасли. Да меня и Долбило[32] примет в есаулы; я с ним еще не раз сброжу в Астрахань, покуда доберутся до нас москали…
– Возьми и меня, и меня, – раздалось со всех сторон.
– Ну, чтоб вам виднее было дуван дуванить[33], киньте-ка, братцы, дровец! – вскричал Грицко. – А во тьме того и смотри, что астраханцы разбегутся.
От хохота задрожали своды подземелья. В огонь бросили целую охапку сухого хвороста. Пламя вспыхнуло с необыкновенной силой и осветило во всей красоте и великолепии волшебную храмину. Это невольно заставило казаков, равнодушных уже ко всякого рода зрелищам, кинуть взор на костер. И что же представилось их глазам? Чудовище в человеческом образе, как будто выходящее из дыма. Первым движением всех было взглянуть на Коржа, почитая его способным сыграть такую шутку; но, видя, что он на своем месте, подобно им, выпялил глаза и крестится со всем усердием,
Славный волжский разбойник.
Делить добычу.
