сзади, идет надсмотрщик-мужик, и руки-грабли у мужика наготове, если что, быстро он изловит падающего, – а правая рука его бесплодно, бесполезно висела, и это был, что говорить, конец его правой верной руки, руку уже можно было хоронить, так он понял, а врачи все врали ему про руку, все так же радостно и лучезарно врали.
В левую руку ему втиснули палку. Он обрадовался палке, как старому товарищу. Опереться! утвердиться на земле крепко! – какое счастье. Ему тут же накупили разномастные трости. Сложили в шкафу: берите, товарищ Ленин, на выбор! Ходить по богатому дому, втыкая трость с резным набалдашником в паркетный пол, громкий сухой стук трости разносится по анфиладам, ты воображаешь, что трость это твоя третья нога. После завтрака он ходил по комнате, мертво вцепившись в локоть жены; но в дверях возникала эта новая секретарша, и он выпускал локоть Нади и протягивал слепую, одинокую руку к красивой черноволосой девушке. К другой Наде, ее тоже звали Надя, он увидел в этом добрый знак. Новая Надя терпеливо ходила с ним по комнате под ручку и внимательно, не перебивая, слушала его, и сама говорила, и смеялась, и ее крутой, как у молодого бычка, лоб чуть блестел от пота, нынче слишком жарко натопили, и радостью горели ее красивые черные глаза, и он лукаво спрашивал ее, так же весело, как раньше он спрашивал дам и девиц на зимних праздниках в Симбирске, Казани, Шушенском: «А вы на лыжах катаетесь? А на коньках?» Она смеялась в ответ и кивала. Он смотрел на изгиб ее губ. Потом в спальне появлялся мужик, пахнущий липовым лыком. Он широко шагал, его лапти скользили по натертому с утра полотером паркету. В руках у мужика торчала палка. Эту палку он подносил Ленину, и даже, по старинке, как барину, кланялся ему. Он укоризненно глядел на робевшего под его прищуром мужика и грустно выцеживал из разомкнутых губ: «Стыдно, товарищ! Вы что, забыли, что господ у нас уже нет?» И угрожающе стучал палкой об пол. Мужик тряс головой и бородой, сивой, цвета бледной луны, такого цвета бывает хвост старого седого мерина. «Верно, верно говорите, Володимер Ильич, нету уж господ! А вы-то – вождь! Вам, вам все наше почтение!»
Он ухватывал палку левой рукой как можно крепче, поудобнее и половчее, чтобы всаживать ее в паркет, в мраморные плиты, в песок, в землю прочно, устойчиво, чтобы всем телом опираться на нее и не упасть. Вот, в его жизни сейчас стало главным – не упасть; это стало песней и лозунгом, призывом и клятвой. Иногда это было заклинанием, что противоречило марксистской науке, почвою своей имевшей природу и реальность, лишь ее одну. Но палка иной раз становилась волшебной – она спасала его от позорного падения, от перелома руки или ноги, от удара виском о придорожный камень. Он шел и взмахивал палкой, и переставлял ее, и втыкал в то твердое, что само ложилось ему под ноги, а иногда в мягкое: это были то палые листья, то клок прошлогодней сухой травы, то брошенный на землю сушиться сырой матрац. Кот Василий Иванович важно шествовал рядом с ним. Кот время от времени хрипло, разбойничьи мяукал, будто
