он расскажет ей свои сны – один, другой, третий: она постучит костяшками пальцев себе по лбу, мол, нечего забивать себе голову всякой ерундой! – но будет бледнеть и дурнеть, ей станет не до шуток, и он поймет: она подумает, что он – безумец.
Прослыть безумцем он совсем не хотел. Это означало бы, что к нему приставят еще одного врача, кроме терапевта, невролога и логопеда с ним будет еще возиться психиатр, и он опять, утыкая лицо в подушку, беззвучно хохотал над собой – только этого не хватало, величайший гений всех времен и народов, как печатают о нем даже вражеские западные газеты, вождь мирового пролетариата Владимир Ленин, с ума спятил.
Много земля носила на своей черной грязной ладони безумцев! Один сумасшедший – гений, другой сумасшедший – слюнявый идиот. Он понимал, что захворал тяжело и надолго, и что его хворь напрямую связана с работой его мозга, это значит, он чересчур много и усердно работал головою в своей жизни, не щадил головы своей лысой, упрямой, все думал и думал, все писал и писал, а тут – раз! – и что-то оборвалось внутри, под гигантским черепом, в сером мыслящем студне, изобретшем способ кардинально изменить мир.
А надо ли мир менять, спрашивал он сам себя, одинокий, в виде Андреевского креста кверху животом в комьях несвежего белья молча лежащий. Надо ли мир ломать, а потом лепить заново? И сам себе отвечал: люди же готовят себе еду, а чтобы приготовить еду, надо сперва убить бедных животных, глядящих на бойнях из клеток так жалобно, что у людей, кто это видит, сердце обрывается, да только не у ловких и мрачных забойщиков скота; потом подоить покорных коров, потом из молока выделать творог, сметану, масло, пахту и сыр, потом выковырять из земли съедобные клубни и корнеплоды, потом безжалостно ободрать фруктовые кусты, потом срубить и распилить множество деревьев, чтобы нарубить дрова и растопить ими печи; и только после этого можно сварганить обед и ужин, – лишь после того, как ты, человек, много чего сгубил, освежевал, перелопатил и распилил на мелкие куски. Сначала ты уничтожил! И только потом родил.
Мир все время меняется, бормотал он себе под нос, и отросшие усы его глупо топорщились, как у забытого в прежнем времени фельдфебеля, и щекотали ему щеки, надо бы жене сказать, чтобы аккуратно подстригла их теми маленькими, французскими ножничками, – ах, архипрекраснейшие ножнички, крошечные как стрекоза, куплены в лавке на Пляс Пигаль, может, их изготовили для парижских проституток? Для их прельстительных бровей и крашенных алым лаком птичьих коготков? Он опять весело сотрясался в неслышном смехе. Проститутки коммунизма, политические шлюхи! Да ведь это и Троцкий, и Зиновьев, и ушлый Радек, и Сталин! Да, в особенности Сталин. Только все другие открыты, они все на виду, их продажность за версту можно распознать, а Сталин – это шкатулка с крепким замочком, не разобьешь, по нем никогда ничего не скажешь, какой он на самом деле и что по правде думает. Мозг Сталина был, он это уже понимал, устроен гораздо хитроумнее, чем его мозг, мозг вождя. Мозг Ленина падал из поднебесья убийственным
