интересно. Я не стал особенно гнать, и мотоциклист настиг меня в два счета. Позиция у него была удобнее некуда – сбоку и чуть сзади, – но, по-моему, стрелять по колесам он не собирался. По-моему, у него вообще не было из чего стрелять. Ну ладно. Пусть и мой тайничок останется нетронутым, не всякая дрянь заслужила расхода боеприпасов. Может, правильно делают славные наши законодатели, что по сию пору приравнивают к преступлению ношение доцентом Самойло оружия. И не надо. Доцент Самойло сам себе оружие.
Я затормозил прямо посередине дороги и не спеша вышел из машины. Как ни странно, мотоциклист тоже остановился – крутил по сторонам головой, щупал ногами асфальт и нервно подгазовывал. Судя по всему, он только теперь заметил, что остался один.
– Ну что, спортсмен, – сказал я ему, приближаясь и взвинчивая себя, – желаешь сдать зачет?
Его лица я не углядел под шлемом, а вот тело было худое, мальчишеское. Пожалуй, выродку стукнуло лет пятнадцать-шестнадцать. Гаденыш, выкормыш стаи, сучий комбикорм. Если только он не удерет, мне не понадобятся никакие подручные средства…
И тут он снял шлем.
Одного взгляда было достаточно. Я плюнул и полез обратно в машину. Весь боевой заряд пропал даром. Дубоцефал! Это был самый обыкновенный юный дубоцефал; по слухам, их немало в уличных стаях, но погоды они там, разумеется, не делают. Нет, не собирался он меня приканчивать, ну разве что пнул бы разок-другой, и то если бы приказали. Ему не хотелось убивать. Ему хотелось мчаться за кем-нибудь на вздыбленном ревущем «Тарпане», пригнувшись к рулю в завораживающем азарте погони, и чтобы погоня подольше не кончалась, и чтобы тело было облито блестящей черной кожей, и чтобы ветер трепал эту кожу на складках… Разменная медь, расхожее мотоциклетное мясо.
Трогаясь с места, я сделал знак недоумку отстать, и он сразу отстал – должно быть, поехал выяснять, почему остался один и что это такое странное приключилось с родимой стаей. Дурак. Весьма вероятно, что его за неимением других громоотводов тут же и убьют, причем не сразу, а с растяжкой удовольствия; стайные инстинкты – штука страшная, редко остающаяся втуне. Конечно, это уже не мое дело: дурак всегда был, есть и будет виноват сам в том, что он такой глупый, что бы там ни твердили генетики про папу и маму. Ничего похожего на угрызение совести я не чувствовал. Будь этот прыщ нормальным адаптантом, я бы его просто убил, задавил бы голыми руками, такая во мне сидела злость. Извини, дядя Коля, но я бы его убил. Правильно ты во мне усомнился, дядя Коля.
Я въехал в Южный туннель, насвистывая что-то бодренькое. Пятый час, а я все еще не дома! То есть не у Дарьи, но это одно и то же. Я попытался вспомнить, какой сегодня день – кажется, с утра был вторник, если только я не напутал с летосчислением. Это хорошо, что вторник, – значит, вечер наш. Дарья – учительница. По вторникам, средам и пятницам она с девяти до обеда охмуряет гимназистов, а по понедельникам и четвергам во исполнение
