бе, что поделилась своими знаниями, оказала поддержку и стала мне другом. Я надеюсь, что тебе понравилась эта часть книги и ушлый Дрю Хоффман.
Глава первая
Тишина. Вот что приветствовало меня, когда я вошла в дом Уэса в Малибу. В свой дом. Не знаю, чего я ожидала. Возможно, у меня была мысль, что Вселенная внезапно распахнется передо мной и подарит рай на Земле в виде моего мужчины, стоящего на американской земле, в полной безопасности, в тепле нашего дома. Потому что, в конечном счете, именно этим он и был. Нашим домом. Уэс твердо настаивал на том, чтобы я изменила свой образ мыслей относительного того, что Джин называла особняком в Малибу. В качестве другого варианта он предлагал найти что-нибудь новое, уже вместе. Этого я не хотела. Если по-честному, я готова была с головой погрузиться во все, что отождествлялось у меня с Уэсом. Целиком и полностью моим. Единственным в своем роде. Элегантным. Великолепным.
Уэс тяжело работал, чтобы достичь всего этого в столь юном возрасте. Он не был хвастлив или жаден. Чистые линии, непринужденная обстановка так и манили присесть и многое говорили о владельце дома. Шагая по темным, пустым комнатам, я восстанавливала связь с принадлежавшими ему вещами, но что-то изменилось. На сей раз что-то было по-другому. Я окинула комнату внимательным взглядом, замечая небольшие различия, появившиеся за те два месяца, что я не была здесь.
На каминной доске над отделанным камнем камином стояла небольшая статуэтка балерины, высотой сантиметров двадцать пять. Она вскинула одну ногу высоко над головой, придерживая ее руками за лодыжку, и стояла на носке второй ноги. Эта вещичка принадлежала моей матери. Мама тоже вставала на цыпочки, прогибалась назад и в точности показывала мне, как балерины выполняют это движение. Мать была танцовщицей в Вегасе, но до этого выступала в балете, классическом и современном. Мне нравилось смотреть на то, как она двигается. Занимаясь уборкой, она вальсировала под музыку, слышную лишь ей одной. Ее черные волосы, спадавшие до талии, темной мантией кружились вокруг нее. В пять лет я считала, что моя мама – самая красивая женщина на свете, и я любила ее больше всех. Моя любовь была явно не к месту, в отличие от статуэтки. На этой каминной доске она занимала почетное место, и как бы мне ни хотелось смахнуть фигурку, чтобы она упала и разбилась, я все же ее не тронула. Если бы мне не хотелось сохранить статуэтку, я бы давно подарила ее кому-нибудь. Иногда воспоминания ранят, даже самые прекрасные.
Развернувшись, я оглядела гостиную. На журнальном столике стояла знакомая мне фотография в рамке. Мэдди. За день до того, как она пошла в колледж. Я бродила за ней по школе, словно потерявший хозяев щенок. Мэдс, с другой стороны, скакала, держа меня за руку и размахивая нашими сжатыми руками. Мы переходили из аудитории в аудиторию, и она рассказывала мне обо всех курсах, на которые записалась, и показывала по программе, что будет на них изучать. Ее радость была невероятно бурной, и я купалась в этом восторге. Именно тогда я отчетливо поняла, что моя девочка, моя младшая сестренка, станет кем-то значительным. Она уже стала. Моя гордость за нее не знала границ. Все дороги были открыты перед Мэдс, и ничто не могло ее удержать.
Следующим пунктом моего путешествия стала кухня. Здесь я обнаружила целый коллаж фотографий, прикрепленных магнитами к холодильнику. Отдельные снимки, которые я сняла с холодильника в своей крошечной квартирке, висели теперь тут. Мэдди, Джинель, папа. А еще я заметила парочку новых. Тех, что я не распечатывала. Уэс и я. Одна с ужина, а еще селфи, которое мы сняли в постели и на котором видны были только наши лица. Их мог повесить сюда только Уэс. Вот оно, начало всего. Я провела пальцем по улыбке Уэса на фото. Такой уверенный, сексуальный, крепко прижимающий меня к себе в кровати. У меня сжалось в груди, и я потерла больное место. Скоро. Скоро он будет дома. Мне надо верить. Довериться пути. Теперь, больше чем когда-либо раньше, мне надо было верить этим словам, вытатуированным у меня на ноге.
Перейдя в ту комнату, что стала нашей спальней, я застыла на месте, широко распахнув рот и выпучив глаза.
– Ох ты ж срань господня!
Замерев от восторга, я уставилась на изображение, глядевшее прямо на меня. Мое собственное изображение.
Это был последний портретный снимок, сделанный Алеком в феврале. Я стояла на обзорной площадке Спейс-Нидл и смотрела на раскинувшийся передо мной Сиэтл. Ветер сдувал назад мои волосы, развевавшиеся смоляными локонами у меня за спиной. В тот день я чувствовала себя освобожденной. Свободной от бремени, которое отец невольно взвалил мне на плечи, свободной от необходимости становиться тем, кого желал видеть клиент, – все это ушло в тот единственный миг спокойствия. Я была просто Миа, девушка, впервые увидевшая красоту раскинувшегося перед ней ландшафта.
Я не могла в это поверить. Уэстон приобрел самую дорогую из работ, сделанных Алеком со мной в качестве модели. Обсуждая с Уэсом прошедший год, я в конце концов рассказала ему об Алеке. Разумеется, не самые пикантные детали, только основное. Я сделала акцент на картинах, на том, как каждая
