было Липси воззвать к разуму этого человека.
– Не позволю! – перебил хозяин. И его деревянное, вырубленное из цельного куска дерева, лицо стало каменным.
– Я буду протестовать, – промолвил Липси, сам пугаясь собственных слов. Протестовать он вряд ли умел. Пожалуй даже, протест совершенно точно не входил ни в разряд его умений, ни в путаницу намерений, ни в число привычек.
– Можешь начать прямо сейчас, – спокойно ответил хозяин. – Ещё успеешь на паром.
– Но разве можно жить в курительной? – сделал Липси последнюю попытку воззвать к разуму этого человека. – Это… Это вредно для здоровья. Это… это не по-человечески, в конце концов.
– У тебя будет время убедиться, что жить можно везде, где можно сдохнуть.
Кхм…
Ну что ж… Кажется, сделать ничего нельзя. Тогда что остаётся?.. Подчиниться обстоятельствам. В конце концов, всё не так уж плохо; почти наверняка могло быть значительно хуже. Например, хозяин мог поселить его в… простите, в сортире. Или вообще отказать в постое. Или…
– Ну что ж, – вздохнул Липси. И уже почти жизнерадостно произнёс: – Спеши изведать неизведанное и прожить не прожитое! Правило номер сто тридцать два из записной книжки номер три. Есть ещё правило за номером шестьдесят восемь, которое гласит…
– Плевать, – коротко перебил Маклахен.
– Да?.. Кхм… А ведь вы, пожалуй, правы, – рассмеялся Липси почти искренне. Ведь действительно – плевать! Я запишу это под номером…
– К дьяволу, – бросил хозяин.
– И вы опять же правы! – с готовностью кивнул Липси. – Всё очень просто: можно записать под любым номером – какая, собственно, разница. Вы проводите меня в мою ком… в мою курительную?
– Я тебе не проводник.
– А ведь верно, – тут же согласился новоселец. – У хозяина пансиона много дел поважнее, чем разводить по комнатам пос…
– Как ты назвал мой отель? – угрожающе медленно произнёс Маклахен.
– Ах ты ж, бестолковая моя голова! – Липси звонко шлёпнул себя ладонью по лбу. – Отель! Ну конечно же – отель!
– Выйдешь вон через ту дверь. В конце коридора – направо.
6. День первый. Гленда
Она могла бы поручиться, что в двадцать лет жить хочется гораздо больше, чем, например, в тридцать или пятьдесят. Конечно, двадцать лет – это немало, это, можно сказать, приличный (чуть не ляпнула "преклонный") возраст, по-своему непростая пора перехода от юношеской беспечности к зрелой рассудительности. И не говорите, что когда вам было двадцать, вы были ещё наивны и даже где-то глупы. Это ваше личное дело. Теперь, когда вам в полтора (два? три?) раза больше, вы конечно можете смотреть на себя того с высоты прожитых лет. Но не надо всех грести под одну гребёнку! Двадцать прожитых лет Гленды – это её двадцать лет и они никак не равняются вашим двадцати годам, вот.
За свои двадцать Гленда успела довольно много. Она успела немало узнать в школе и ещё больше забыть. Она исхитрилась
