что у нее было в жизни, но все равно она не ведет счетов с родным государством. Остальные члены семьи ее в этом, по-видимому, полностью поддерживали. Тогда подобный взгляд на жизнь воспринимался как нечто естественное… почему-то. Не понимаю почему: даже мне казалось, что в бабушкиных словах содержится не извращенное и рабское психическое уродство, но наоборот, особая сила и гордость? Не знаю…
Папа вернулся в тот день первым и помогал бабушке Рае раскладывать на едва вмещавшей нас всех пятиметровой кухне стол-книжку (этот неказистый белый столик всегда раскладывали перед обедом). Услышав мамин голос, папа наверняка замер и прислушался. Так он делал всегда. Впрочем, прислушиваться к разговору папе было необязательно, он всегда заранее знал, что я в чем-то опять не права. Для этого папе даже не требовалось вникать в суть происходящего. Главное – мама расстроена, а тот, от кого мамино расстройство исходит, очень виноват. Даже если этот кто-то ничего плохого не сделал и даже если этот кто-то я.
Театр абсурда продолжился; мы с мамой направились в подъезд напротив, поднялись на третий этаж, остановились перед выкрашенной темно-коричневой краской дверью и нажали на потертую черную пуговку звонка. Звонок пронзительно чирикнул. В глубине послышались вздохи и шарканье. Через минуту щелкнул замок, и дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла очень толстая пожилая женщина с капризным выражением на бугристом отечном лице. Возможно, я, действительно, ее когда-то видела, но не была в этом вполне уверена. В нашей большой школе младшие классы занимались на втором этаже, каждый класс вела своя учительница. Наверняка, пока я училась у Галины Петровны, я встречала эту женщину где-нибудь на лестнице или в коридоре, но образ ее не отложился в моей памяти. То есть Александру Михайловну я не знала совсем. Впрочем, и она смотрела на меня с нескрываемым удивлением. В квартиру она нас не пригласила, заслонив проход своим тучным телом. Пахло перекипевшим мясным супом, а от самой учительницы младших классов слегка попахивало перегаром.
– Здравствуйте, Александра Михайловна! – грустно улыбнулась мама.
– Здрась-сьте…
– Мы пришли извиняться! Мы – это я и… моя дочь Анна.
Мама легонько толкнула меня в бок.
– Здравствуйте, Александра Михайловна… – проговорила и я.
– Ну, извиняйся, коли пришла! – На лице учительнице расцвела бессмысленная улыбка. – Что натворила?
– Ничего… ничего вроде…
Наступила тягостная пауза.
– А за что прощения просить будешь?
Александра Михайловна, очевидно, сама была в недоумении. Она меня не помнила, равно как и я ее. Неясно было даже, что и кого она имела в виду, когда совсем недавно нажаловалась встреченной во дворе маме. Видимо, перепутала и меня, и маму с какими-то другими людьми. Еще раз осмотрев меня с головы до ног, она предположила:
– Ты же, наверное, на переменке толкалась?
Я
