премьер Халкидаев, обтачивая пилочкой свои холёные ногти и изредка бросая на себя взгляды в зеркало.
Лена Горчишникова вскинула брови, огляделась по сторонам, будто за ними кто-то следил и произнесла:
– А главный ей сказал, я, говорит, вас нигде не вижу! Я, говорит, не могу себе позволить, чтобы у меня в классике кнопки бегали.
– Господи, и что она везде лезет?! ― актёр Халкидаев сунул пилочку в карман и провёл рукой по подбородку. ― Дала тебе судьба от горшка два вершка, так сиди и помалкивай. Нет ― она будет в глаза лезть, будет на мозги капать!..
– Я же говорю, ― подвела итог Горчишникова, ― маленькая обаятельная, но стерва!
Ради объективности надо сказать, что встреча Подрезкиной с главным режиссёром, действительно, была, но происходила она несколько в другой форме. Главный режиссёр Кусай Дугуевич говорил, что в его жилах течёт кровь персидских жрецов, поэтому считал себя прозорливым человеком, он всегда прищуривал левый глаз во время разговора и качал головой, отчего собеседнику становилось не по себе, собеседник начинал путаться и, в конце концов, конфузливо умолкал с одной мыслью: «Вот чёрт, насквозь видит!» Кусай Дугуевич держал паузу как можно дольше: чесал себе лысину, хрустел пальцами, вздыхал, мычал, тёр лоб ― в общем, собеседник уже забывал о своей просьбе и думал только об одном, как бы поскорее улизнуть из кабинета. В этот раз было примерно так же: Сонечка, путаясь и теребя конфетный фантик, говорила, что она очень хорошая актриса, что когда-то её приглашали играть в столицу, но из любви к родному городу она отказалась это сделать, что у неё растёт дочь и берёт с неё пример… Со стороны смотрелось, будто школьница оправдывается за полученную двойку перед строгим отцом. Кусай Дугуевич, слушая Сонечку, выстраивал брови домиком, вытягивал их по горизонтали, сводил в одну линию, нависал одну бровь над другой ― в общем, устроил на лице высший акробатический пилотаж, отчего у Сонечки в груди всё сжалось и похолодело. «Какая же я дура! ― мысли отчаянно носились в голове актрисы. ― Ну вот, теперь точно обиделся!.. Ах, что я наделала!.. Надо попросить прощения и заплакать!.. Ох, дура!»
Неожиданно главный режиссёр откинулся в кресле и сгрёб свой иссиня выбритый подбородок в массивную ладонь:
– Я вас понимаю, София…
– Валерьевна, ― прошептала актриса и ужаснулась, в театре её никогда не называли по имени-отчеству.
– София Валерьевна-а, ― задумчиво протянул режиссёр, ― у меня есть для вас одно интересное поручение. ― Он возложил подбородок себе на ладонь и уставился на Подрезкину, словно доктор на сложного больного. ― Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы занялись наставничеством молодёжи.
– Я?!.. ― Сонечка в недоумении уставилась на режиссёра, как будто в кресле сидел не человек, а дельфин. ― Какой молодёжи?..
– Актёрской молодёжи. В этом году в театр пришли молодые артисты, им нужен наставник. Я думаю, наставница. И знаю, ― у вас это
