Луис, о чём ты? Я задумался…
Костёр пыхтел, ярился. Искры взлетали вверх, цеплялись за плети лиан.
– А, ну их, – пробурчал Луис, прихлопывая очередного здоровенного комара, усевшегося к нему на шею, – сейчас ужинать будем! Чем угостят? Не дай Господь, сызнова обезьяной жареной!..
– Обезьяной, так обезьяной, – Обухов пожал плечами.– Эй, Олонецкий! Где ты?
– Да вон – он. Индианок местных обхаживает, – ухмыльнулся проводник.
– Да, верно… Фёдор Андреич, иди к нам! Обезьяной потчевать будут…
Луис рассмеялся. Передразнил вероятную гримасу Олонецкого. К слову сказать, толковый он был парень – проводник этот. Смышлёный. Всё схватывал на лету. И языку русскому за полгода странствий выучился так, что прибаутками сыпал – любой рязанский обзавидуется. «А мне, чем труднее – тем интереснее, – приговаривал Луис в самом начале знакомства, когда Обухов и Олонецкий пытались заговаривать с ним на французском.– По frances я уже… уметь… был тут один из Марсэль… Мы с ним вино в Вальпараизо целый mes… месяц – так? – пробовали… Ха-ха… Так пробовали, что… Не interesante язык… Вот ruso!.. Да и похож русо на эспаньол!.. Вот, скажем, ночь – «ноче», день – «диа» и месяц – «месс»…
– А «корро» – «скорей»? – усмехались русские, хлопая его по плечу. Не ошиблись они в Луисе, не зря выбрали в проводники. Ведь помощь от того проистекала неизмеримая. И с местными властями, охочими до подношений, дружбу мог завести, и с индейцами, с коими бегло изъяснялся на миссионерском лингва-жерале. А самое главное – дорогу знал. Так что, почти не петляя, – где пешими, где на утлых лодчонках, а где на лошадях —перемахнули они через Анды и добрались в конце концов до северных пределов Венецуэлы, которую Луис упорно продолжал именовать Новой Гренадой.
Прекрасная это была страна, дивная! Не напрасно получила она своё имя! Речки, озерца… поймы – «льянос» и небо! О, небо! – хрупкая бирюза, забрызганная улыбками солнца! Раскинулось она морем-океаном необъятным, словно думая пролиться на землю. И дышала! Дышала итальянским liquor`ом, окутывала жасминовыми иголками, плескалась прохладой и светом. «Возможно, когда-то здесь находился рай, – думалось иногда Обухову, – но потом Господь выгнал отсюда людей и населил этот мир злобными крокодилами и свирепыми ягуарами. А уж совсем, совсем потом, через много веков – привёл сюда дикарей, которые, скорее всего, не знают греха…» И, думая так, он всякий раз запрокидывал голову, чтобы увидеть как на верхушках деревьев, словно гигантские свечи, важно восседают белоснежные цапли…
– У них же свиней полно! – Олонецкий подошёл к костру, смахнул золу с сучковатого чурбака, присел.– Отчего ж обезьян-то?.. Они уж мне поперёк горла стоят…
– Да шучу я, шучу, – проговорил Обухов, – верно, свинина будет. Или омлет с беконом… А на худой конец, как там, Луис? Пуду? Уэкемуль?
– Да, да, – улыбаясь, откликнулся тот, раскуривая прокопченную трубку.– Пуду – это маленький олень… Лань, да? Уэмуль – больше…
– А!..– протянул Олонецкий.– Опять
