в окружающей нас жизни.
Употребление жаргонных слов в отношении представителей других национальностей не несёт цели разжигания межнациональной розни. Это всего лишь стилистически окрашенная, экспрессивная речь отдельных персонажей рассказа, которая никоим образом не отражает позиции автора к кому бы то ни было.
Рассказ промаркирован в соответствии с законом меткой «18+». Автор настоятельно не рекомендует читать рассказ впечатлительным, чересчур эмоциональным людям, а также людям, не достигшим совершеннолетия.
В рассказе присутствует ненормативная лексика.
Мать
Лена уныло копалась в тарелке с кашей, – как и обычно приготовить её без комков у мамы не получилось. Есть, тем не менее, было нужно: уж в том, чтобы тарелка после завтрака оставалась чистой, мать упорствовала с завидной принципиальностью.
– А если Томка не приедет, это мне что же… в кино тогда не пойду? Опять дома все выходные сидеть?
Мать посмотрела на Лену с тем особым чувством усталого превосходства, которое обычно появляется у взрослых людей в отношении капризного, давно надоевшего ребёнка:
– Ты доедай давай. О выходных она думает… Понедельник ещё не начался, а в голове уже одно кино. Вон, смотри, там тоже кино показывают.
Мать кивнула в сторону кухонного мини-телевизора, используемого, как и обычно по утрам, в качестве фонового источника новостей. По телевизору, впрочем, никакого кино не показывали, – монотонный бубнёж диктора, зачитывающего сводку событий, навевал на Лену только тоску.
– А если Томка не приедет, тогда можно я папе позвоню? Ты давно уже обещала… – продолжала канючить Лена, вяло размазывая остатки каши по тарелке.
Мама мгновенно вскипела.
– Ага, щас, прям два раза. Нужна ты ему, этому сраному кобелю. Он там небось со своим Лерунчиком… это самое… О тебе даже не думает, хоть бы пару тысяч когда подкинул, тащи тебя одной на своём горбу…
Лена знала, что тема отца для мамы больная. И заикнулась сейчас о нём скорее для того, чтобы позлить её, в отместку за кашу, хмурое утро понедельника и вообще… Надоела она.
На самом деле отец любил Лену. И они не только переписывались-перезванивались с ним втайне от матери. Бывало, что он заезжал за ней прямо в школу, забирая со второго-третьего урока, превращая день таким образом в настоящий праздник. Два-три свободных часа они использовали на полную катушку – сидели в кафешке, поедая всякие вкусняшки, забредали на какой-нибудь дневной киносеанс, да просто даже гуляли по отстроенной набережной, наслаждаясь открывающимися на реку видами (если, конечно, погода позволяла).
Лена тоже любила папу, считала даже, что её жизнь вместе с ним и Лерунчиком была бы куда как счастливее, чем то тоскливое прозябание, от которого уже тошнило в доме с матерью. Однако ж, разве против этой деспотички, истерички и скандалистки попрёшь? Связываться с ней опасался даже дед, внушавший своим видом крепкого семидесятилетнего, умудрённого жизнью старика уважение всем… кроме, конечно же, Лениной мамы.
– Ну чего ты там застыла над тарелкой? Давай мой посуду и пошли, и так на часах уже полдевятого. У меня сегодня совещание с Афанасьевой, не хватало ещё опоздать…
Быстро вымыв посуду, Лена натянула на себя курточку, сунула ноги в сапожки, повесила на плечи рюкзак. И так и стояла в коридоре, кривляясь перед зеркалом, в ожидании пока мать нанесёт на лицо последние штрихи макияжа.
Наконец вышли из дома. До школы на машине минут десять езды, – всего десять минут поездки до тоскливой, однообразной, временами просто невыносимой каторги…
Бомба
Мама высадила Лену не у школьной ограды, а на обочину вблизи той маленькой улочки, которая вела от главной дороги к учебному зданию. Видимо, действительно торопилась, обычно-то провожала до самой школы.
Что ж, так даже лучше. Эти пять минут (которые при желании можно растянуть в десять, а то и пятнадцать) стали тем приятным и неожиданным сюрпризом, от которого отказываться было бы странно. Поэтому шла Лена не торопясь, переступая по хрустящему в оттепели, подтаявшему насту, немного зигзагообразным, петляющим шажком.
Погода вообще способствовала прогулке. Выглянувшее из-за хмурых туч мартовское солнышко уже приятно пригревало, а его слепящий, пробивающийся из молочной кучи облаков свет словно внушал чувство небывалого оптимизма, веры в нечто хорошее, что ждёт впереди. Сердце Лены как будто очистилось от всей «налипшей» изнутри грязи, – от тревожных и депрессивных мыслей, вызываемых мелкими жизненными неприятностями, от всего груза тех дурацких проблем и невзгод, которые случаются в школьной и домашней жизни каждого подростка. На пару секунд у Лены возникло даже желание спеть песню, – всерьёз, вполголоса, что-нибудь такое, что-нибудь из творчества любимой
