континенты. Судьба, за что? Почему ты так нас постоянно друг от друга отталкиваешь, ведь я уже почти поверила, что Амир на самом деле стремится меня полюбить, именно меня, со всеми моими тараканами в голове и телесами. Как он тогда сказал, ласково обозвал мягким животиком, никто его не заставлял, да и целовался совершенно искренне, без какой-то игры.
Амир стал смеяться, не хмуро улыбаться иногда, а смеяться настоящим смехом, даже когда тихо посмеивается, и то видно, что это радость, исходящая из души. И улыбка изменилась, не кривой изгиб губ, а улыбка состояния сердца и чувств. Только когда я эту улыбку снова увижу?
От грустных мыслей отвлекла Фиса, грозно заявив, что пора меня кормить.
– Я не хочу есть.
Будучи уверенной, что она начнет меня укорять, я попыталась спрятаться под одеяло, но руки не слушались, поэтому просто закрыла глаза. Тёплая ладошка погладила меня по щеке и грустный голос прошептал:
– А как ты его встречать-то будешь, когда он вернётся? Амёбой ползучей? Долго вождь не выдержит, душа к тебе стремится, да и… мужское взыграло давно, не удержать хотенье, ой, не удержать…
– Фиса!
– Так я что? Я ничего, просто как баба, в смысле женщина говорю, мужик, он и в шкуре ирода мужик, суть одна – мужеская, а им что надо…
– Фиса!
– Джон вот, не ирод конечно, но и не совсем мужик, монгол английский, чужестранец-рыцарь, а туда же – заместо воды чего намешал, а потом зажимать вздумал в тёмном углу…
– После твоих песен, что ему оставалось…
– Ты это брось, спела-то всего ничего, я ещё и другие знаю… ох, вовремя… Машенька, заходи уже, чего хнычешь, не боись, мачеха ругаться не будет, повезло тебе с отцовой женой.
В комнату вошла грустная Мари, и я радостно улыбнулась, как давно я её не видела.
– Мари, как я рада тебя видеть!
Она кинулась ко мне, сразу обняла и лихорадочно зашептала:
– Рина, отец тебя спасёт, он что-нибудь обязательно придумает…
– Ты, Машенька, лучше сразу признайся, слезами делу не поможешь, слово скажешь, на душе легче и станет.
Голос Фисы прозвучал неожиданно строго, и я удивлённо подняла на неё глаза, в чём это Мари нужно передо мной признаваться? Она такая чистая девушка, что ничего предосудительного сделать не может. А Фиса только добавила:
– Говори, Машенька, говори, Рина мачеха добрая, простит, только признаться самой надобно.
И что это Фиса меня всё мачехой обзывает? Причём жена отцовская? Никогда таких разговоров не возникало, о том, что я какая-то родня её матери по крови многосотлетней давности тоже речи не было.
– Мари, не говори ничего, ты ни в чём передо мной виновата быть не можешь…
– Рина, я… я… ты мне энергию свою отдавала…
– Ну и что? Это же я, а не ты, мало ли…
Фиса категорично
