Евангелие от Матфея 7:7
Представьте, что каждый день вы просыпаетесь с осознанием того, что сегодня и все последующие дни вам придется ощущать боль. Но вы пока не знаете, какую форму она примет, будет ли она ноющей и тупой, или наоборот будет мгновенной и острой. Почти с самого начала жизни она сопровождала меня, была всегда со мной рядом. Это могло случиться утром, днем или вечером – в любое время суток. Все зависело, когда у моего отца будет время и желание наставлять меня на путь истины.
Отец Владимир был протоиреем в храме в селе Вершки в Московской области, где собственно мы и жили. Назвать это место селом было сложно, осталось всего около тридцати домов. Село вымирало и превращалось в деревню. Мои ровесники уезжали работать или учиться в столицу. В селе не было ничего: ни фельдшерского пункта, ни школы, ни детского сада, все находилось в райцентре, который располагался в десяти километрах от нас или в двух часах ходьбы пешком. Многие дома были в ветхом состоянии. Большинство здравомыслящих людей покинули свою малую родину и уехали отсюда навсегда в поисках лучшей жизни.
Помимо меня и отца с нами жила его мать, моя бабушка Алевтина Павловна. Именно так мне и следовало ее называть – по имени и отчеству. Женщиной она была властолюбивой, гордилась своим сыном, в деревни ни с кем не общалась. Если находила в доме пылинку или волос, то начинала вопить во все горло. Самым страшным наказанием было для меня скрести пол. Алевтина Павловна выходила на улицу, находила стеклышки, выбирала какое поменьше, и заставляли им меня чистить деревянный сосновый пол во всех комнатах дома. Стекло впивалось мне в пальцы, оставляя глубокие раны на них, я вытирала кровь и принималась снова за дело. После болели не только пальцы от порезов, но и все мышцы рук и спины. Она любила запираться у себя в комнате и смотреть телевизор, делала она это большую часть дня. Выходила оттуда лишь за тем, чтобы дать мне новые указания и проверить хорошо ли я выполнила работу по дому или по хозяйству.
Дом наш находился самым последним в поселке, дальше была только река и лес. Имелось небольшое домашнее хозяйство, которое состояло из коровы, кур, гусей и свиней. Также был огород и небольшой сад. Когда на яблонях появлялись плоды, она брала свой блокнот и записывала, сколько яблок на каждом дереве. Трогать, созревшие плоды мне было запрещено. Ибо чревоугодие – страшный грех. Гнилые или упавшие раньше времени несозревшие плоды она все-таки разрешала мне брать. Для меня и это было большим счастьем. То же самое было и с огурцами, помидорами и прочими овощами на нашем огороде, всех их ждала учесть быть пересчитанными. Когда я собирала ягоду, она брала из дома табурет, садилась в теньке и наблюдала за мной, чтобы я ничего не утаила и не положила себе в рот. Если ягоду поели черви или мыши, то она внимательно осматривала ее на предмет – не подойдет ли она для компота или варенья, если ягода не проходила отбор, то Алевтина Павловна отдавала ее мне.
Свою мать я помню хорошо, несмотря на то, что ее не стало, когда мне исполнилось всего шесть лет. Но речь о ней пойдет чуть позже.
Сколько получает отец за проведение богослужений, мне было знать не положено, по моим предположениям не так много, потому что мы жили тем, что давало нам домашнее хозяйство. В противовес сказанному выше, стоит отметить, что изредка у отца я замечала новый перстень или печатку, любил он также приобретать иконы в золотых окладах, но только не в храм, а в дом. Также он любил с Алевтиной Павловной полакомиться копченой колбасой, делали они это часто, мне же доставалось лишь остатки на оберточной бумаге, зачастую на ней оставался лишь запах.
***
– Борис Сергеевич, вы уверенны, что не знаете, кто желал вам смерти? – спросил Козловский, следователь, который вел дело.
– Я в десятый раз повторяю, что не имею малейшего понятия, кто хотел меня убить. Вы допрашиваете меня каждый день, я не знаю, кто мог бы это быть, – ответил я, разражаясь, каждую минуту все больше.
Меня вызывали в отделении полиции каждый день и задавали одни и те же вопросы. Стояло начало июня, в Москве асфальт плавился от аномальной жары, от духоты в провонявшем табачным дымом кабинете у меня раскалывалась голова.
– Может быть, кто-то хочет занять ваше место ректора в академии?
– В своих подчиненных я более чем уверен. Я работаю с ними уже не первый десяток лет. Они сами меня выбрали на эту должность.
– Хорошо. В личной жизни у вас все в порядке? Может быть, чей-то ревнивый муж хотел расправиться с вами?
– У меня нет личной жизни, – я начинал уже нервничать.
– Может быть, это сделал любовник вашей жены?
– Моя жена пропала без вести много лет назад. Ушла из дома и не вернулась. С меня сегодня достаточно. Займитесь наконец-то поиском того, кто стрелял, а я пошел по своим делам.
– Сядьте на место, у нас
