подумав о Москве, он сомкнул пальцы на шведском паспорте, в кармане пиджака:
– Я могу легально поехать в СССР. Получу визу, как работник Красного Креста. В посольстве не разберутся, кто я такой. Швед и швед, язык у меня хороший… – с беженцами Степан говорил на немецком языке. Он даже, немного, стал разбирать идиш, от польских евреев:
– Констанца удивится… – он отогнал внезапную, острую тоску, – когда мы встретились, я еле по-английски объяснялся. Но теперь стал, как Петя… – утром, на почтамте, Степан вынул из ящика письмо, со швейцарскими марками. Едва пробежав глазами написанные знакомым, его собственным почерком, строки, Степан встал в маленькую очередь, к прилавку почтового служащего. Он купил оберточной бумаги и бечевку:
– Правильно я решил, что медальон надо с собой носить… – он вынул из портфеля обтянутую бархатом коробочку, – нельзя откладывать, мне пора домой… – брат сообщал, что в Германии Констанцы не оказалось:
– Думаю, твоя жена в Москве, или где-то рядом… – читал Степан аккуратный почерк, – тебе надо поехать в СССР, а об остальном позабочусь я. Не волнуйся, Степа, я все сделаю, ради твоего счастья. Ты мой единственный брат… – Петя просил Степана, как только он найдет Констанцу, немедленно написать в Швейцарию:
– Сообщи мне, что вы вместе, а остальное я устрою, – брат рисковал карьерой, но, по словам Пети, Степан и его семья были дороже:
– Предоставь все мне. Я вас вывезу за границу, в безопасное место. Оттуда вы доберетесь до Британии… – Степан и сам не знал, зачем хотел вернуть Ворону семейный медальон:
– Просто для спокойствия, – решил он, – ничего со мной в СССР не сделают. Война закончилась, мы с Британией союзники. Я не дезертир, я честно сражался, с партизанами. Норвежцы все подтвердят. У меня на руке номер, из Штутгофа. Констанца моя жена, я имею право ее увидеть… – прежде чем положить медальон в коробку, Степан, незаметно, прижался губами к пряди рыжих волос. Ему показалось, что локон еще пахнет крепким кофе и табаком:
– Она любила, когда я ее в шею целовал, сзади. Там косточки, круглые. Сладкие, такие сладкие… – сердце заболело:
– Она любила спать на боку, прижавшись ко мне. Просыпалась, тянулась за папиросой, не вставая с постели. Тихо, но я, все равно, ее слышал… – шуршало одеяло, стучало ее сердце, она мимолетно, быстро шептала: «Не вставай, не надо…»
– Я все равно вставал, варил ей кофе. Без сахара, как она любит… – огонек папиросы освещал еще сонные глаза, цвета патоки. Ресницы дрожали, она потягивалась, Степан забирал грубую, фаянсовую чашку:
– Если мы с тобой поднялись… – она слегка улыбалась:
– Я не хотела тебя будить, милый… – он целовал уголок тонких губ:
– Но разбудила, и я не упущу такой возможности… – на почтамте было шумно. Краем глаза, Степан заметил в очередях несколько знакомых
