вымоет, выкрахмалит не хуже, чем в прачечной. Все приведет в порядок, а если иностранец понравится ей, то и не откажет в любви… Но в японках, видно, побольше скрытого огня.
– Что вы знаете, господа! – заметил Александр Сергеевич Мусин-Пушкин.
– Да, Гонконг, Шанхай и Кантон – это еще не Китай, – ответил Гошкевич. – В этих портах нравы развиваются в угоду вкусам англичан и вообще европейцев.
– Да нет, вот более подробно у Зеленого спросите, – заметил кто-то из молодежи.
– Что? Что? – воскликнул толстяк, косясь на капитана.
Лесовский встал, поблагодарил офицеров и ушел.
– Как то наши злейшие враги – англичане? – перевел разговор Мусин-Пушкин, желая придать мысли молодежи боевое и патриотическое направление. – Какая мерзость, господа, – за турок заступаются!
Саша Можайский когда-то любил читать про путешествия и приключения англичан. Он упивался книгами об их открытиях. А потом об изобретениях, о применении машин в промышленности. Но при встречах с англичанами, желая выразить им свою симпатию, он всегда нарывался на высокомерие и неприязнь. Англичане настораживались при встрече с Александром Можайским, словно к нему-то и был у них какой-то особый счет. Так повторялось не раз, и теперь Александр привык, что от встреч с ними остается неприятный осадок. Он не испытывал ненависти к англичанам, но сторонился их, и былая симпатия рассеялась. А теперь началась война.
«Какая у него рука могучая», – думал Елкин, сидя подле Можайского.
– А вы японкам понравитесь! – вдруг категорически заявил ему Зеленой.
– А как они руки украшают, холят ли? Верно, простолюдинки, – как и у нас, грубы… Да что-то хочется изобразить, – сказал Можайский.
Дело до службы, казалось бы, необязательное, но многое хотелось нарисовать. И развлечь японцев своей несовершенной живописью.
– Женщины у них не сухие и не кривоногие, господа, – горячо сказал Пещуров, – с необычайной прожигающей живостью взгляда! Лишь изредка украдкой какая-нибудь осмелится взглянуть, и чувствуешь себя пронзенным…
Евфимий Васильевич пригласил к себе священника, побеседовал с ним и попросил прочитать молитвы. Адмирал встал перед иконостасом и под пение отца Василия истово помолился.
Молитва возвращала силу духа, ему казалось, что он снова обретает право смотреть в глаза своим офицерам.
Евфимий Васильевич успокоился, отпустил священника и сел за работу.
«Все в руце Божьей», – подумал он.
Адмирал признавался себе в том, что опасности велики. Он шел в Японию на единственном парусном корабле. Во всей мощи может встретить его флот противника. Но и дело без конца нельзя тянуть. Нельзя допустить, чтобы японцы, которые письменно обещали заключить с ним договор и предоставить все права, какие будут даны другим нациям, не исполнили бы этого.
Противники адмирала упрекали его.
