парка, носившей имя «В палатке», мы обнаружили множество людей, слушавших красноречивого оратора. Он призывал всех, кто согласен с проповедником, смело присоединиться к движению против мракобесов и реакционеров. Речь его была образной, увлекательной и казалась нам весьма убедительной, тем более что ранее мы таких публичных выступлений в Пруссии не слышали. Когда я собирался уходить, мне вручили подписной лист, на котором уже значилось много хорошо знакомых мне фамилий. Не колеблясь, я поставил в нем свою подпись. Моему примеру последовали и другие офицеры, причем некоторые из них были старше меня по званию. Тогда мы не видели в этом ничего дурного. Нам казалось правильным то, что мы открыто и честно подтвердили свои убеждения.
Но уже на следующее утро за чашкой кофе я испытал настоящее потрясение, когда в газете Vossische Zeitung увидел передовицу «Движение против реакции и лицемерия», в конце которой приводились наши, во главе с моей, подписи. Для меня это был шок.
Придя за полчаса до начала занятий во двор наших мастерских, я обнаружил там всех своих девятерых товарищей в состоянии сильнейшего волнения. Мы не без оснований полагали, что вчерашний поступок может быть расценен как тяжкое военное преступление. Наши опасения вскоре подтвердились. Подошедший начальник мастерских, весьма смелый и милый человек, объявил, что своим легкомыслием мы погубили не только себя, но и его.
Несколько дней мы провели в тревожных ожиданиях. Наконец нам передали предписание явиться к инспектору мастерских, генералу фон Дженишену, для того, чтобы выслушать именной указ. В нем нам строго выговорили за неразумное поведение, но наказание оказалось мягче, чем мы опасались. В своей длинной речи генерал подробно объяснил, насколько некорректным оказался наш поступок. Речь его меня несколько смутила. Я был хорошо знаком с генералом, ранее мы с ним вместе провели месяц в Киссингене. Это был высокообразованный, гуманный человек, и я прекрасно знал, что его взгляды большей частью совпадают с тем, что было нами подписано. «Вы знаете, – сказал он в завершение, глядя при этом на меня, – я придерживаюсь того мнения, что каждый человек, каждый гражданин и каждый офицер должен открыто выражать свое мнение. Но вы же не станете спорить, что открытость и публичность – совершенно разные вещи».
Вскоре мы узнали, что в наказание за проступок всех отправляют обратно в нашу провинциальную бригаду. Для меня это был особенно сильный удар. Он разрушал все мои жизненные планы и делал невозможной дальнейшую заботу о судьбе младших братьев. Поэтому мне было необходимо срочно придумать способ обойти приказ об обратном переводе. Для этого я решил изобрести в военном отношении что-то настолько важное, что требовало бы моего личного присутствия в Берлине. Телеграфное дело, которым я тогда усиленно занимался, помочь не могло. Тогда мало кто верил в его будущее величие, да и проекты мои находились еще на начальном этапе.
К счастью, я вспомнил о полученном совсем недавно профессором Шёнбейном50
