отчаянии я пал к его ногам, молил его, просил пощадить мою молодость и не делать меня несчастным на всю жизнь, не взваливать на меня позорной вины, в которой я вовсе не повинен, но он только пожимал плечами. Тогда, доведенный до последней крайности, я решился доказать на суде, что истинный виновник не я, а Альфредо, и доказал это ясно как день, но судьи были уже предубеждены против меня, а возможно, и подкуплены, и на меня пало новое обвинение – в желании оклеветать своего друга детства, взвалив на него свою вину. Таково было общее мнение, и я был осужден на тюремное заключение, весьма непродолжительное, впрочем, в виду моей молодости – мне было тогда всего семнадцать лет, – но имевшее для меня самые трагические последствия. Я метался, как дикий зверь в своей клятве, бился головой о стены, будучи не в силах примириться со своим незаслуженным позором, пока жестокая горячка не лишила меня разума и не поставила на край могилы. То было поистине самое ужасное время моей жизни!
– Ну а затем? – спросил Бенно, невольно заинтересованный судьбой своего собеседника.
– Несчастье редко приходит одно! Так случилось и со мной. В тот момент, когда меня упрятали в тюрьму, у меня была еще мать, добрая, честная старушка, и я являлся будущим наследником громадного состояния. Но спустя несколько месяцев, когда я немного оправился после тяжелой болезни и меня выпустили из тюрьмы, бедная мать моя была уже в могиле, а все состояние наше перешло по завещанию церквам и монастырям в качестве искупительной жертвы за мою грешную душу!.. Ха… ха… ха!.. А я остался выброшенным на улицу, полубольной, без сентаво[3] за душой. Все, все у меня было отнято!..
– Это ужасно! И вот тогда-то вы и сделались цирковым наездником?
– Не сразу, прежде я зашел еще раз в дом своего бывшего друга Альфредо и сказал ему несколько слов, но слов этих ни он, ни я не забыли и по сей день.
– Вы прокляли его?! – с ужасом пролепетал Бенно.
– Да, проклял на веки веков, проклял и сказал, что потребую у него ответа за его поступок в день Страшного суда, перед престолом Всевышнего.
– И это были ваши последние слова?
– Да, но ненависть к этому человеку и теперь еще живет в моей душе, и я сейчас мог бы не содрогнувшись задушить его своими руками!
– И ради этого вы теперь едете в Перу?
– Ну, не совсем так! Цель моего путешествия несколько иная, и я готов сообщить ее вам, но только при известном условии: вы должны прежде ответить мне на один вопрос.
– Что именно вам угодно знать, сеньор Рамиро? – спросил Бенно, стараясь казаться невозмутимым.
– Дело в том, что спустя несколько дней после того, как вы оказали нам такую громадную услугу, не видя вас, я решился расспросить о вас некоторых из ваших товарищей и узнал от них о тех последствиях, какие имел для вас этот великодушный поступок. Тогда я нашел случай поговорить с тем славным стариком, что живет в вашем доме, и он стал упрекать меня, что я побудил вас на такой поступок, за который вам придется
Сентаво
