и переступаю порог.
– Степан Лаврентьевич, это я, насчет аренды. Принес предоплату.
– А, Филипп! – проявляет свою хорошую память Горемычный. – Проходите, присаживайтесь.
В его тесном кабинете негде развернуться. Груды папок с бумагами свалены штабелями прямо на пол, а на небольшом столе, помимо документов и всякой вычурной канцелярии, массивных часов под бронзу, старенького компьютера и древнего четырнадцатидюймового монитора – забитая пепельница с вываливающимися окурками и игривая кружка с засохшими разводами кофе. На кружке надпись – Boss. Вот уж, действительно… Босс.
Заведующий, пожав мне руку, снимает пиджак, вешает его на спинку кресла, ослабляет узел широкого красного галстука и садится. Поблескивая очками, он несколько раз проводит рукой по залысине, укладывая волосы, тянется за кружкой и понимает, что она пуста.
– Вы уж простите за беспорядок, дел невпроворот, а из администрации здесь только я и Елена Сергеевна. Оля! Оля Корсакова! – вдруг повернувшись ко мне спиной, кричит он куда-то в стенку. – Корсакова!
Откуда-то из коридора слышится «Бегу, бегу, Степан Лаврентьевич!». Через несколько секунд на пороге появляется женщина средних лет в форме уборщицы.
– Звали, Степан Лаврентьевич? – тяжело дыша, спрашивает она.
– Корсакова! Сколько раз тебе повторять, мой кружку! Чисти пепельницу! Это что, так сложно?
– Степан… Лаврентьевич… – растерянно произносит тридцатичетырехлетняя уборщица Корсакова Ольга четвертого уровня социальной значимости, стараясь не смотреть на меня. – Вы же сами запретили у вас на столе убираться!
– Кто это? Чего? Когда? – Горемычный с подозрением смотрит на подчиненную, а потом, не стесняясь моего присутствия, устраивает ей разнос и за грязную кружку, и за пепельницу, и за пыль, найденную им бог весть где…
Он что, решил мне показать, кто здесь главный? Чувствую себя неловко, когда кого-то при мне отчитывают. А уж когда меня… Позавчера, когда мы с Кирой ездили к родителям (пятьдесят очков опыта за выполненную задачу), она так же отчитывала меня – за толстокожесть, наивность, да и вообще за то, что «дурачок великовозрастный». А все из-за Вики. Я, ничего не утаивая, рассказал своим все, что произошло в памятный день знакомства с ее родителями.
Потом, под напором сестры и внезапно присоединившихся к ней предков, пришлось позвонить девушке и поговорить так, словно ничего не произошло. Разговор получился скомканным: «Привет, как ты?» – «Привет. У меня все хорошо, а у тебя?» – «У меня тоже. Тебе привет от Киры» – «Спасибо, передавай и ей тоже» – «Ладно, пока, просто хотел узнать, как твои дела» – «Пока», но сестра осталась довольна. «Главное, напомнил о себе, дал знать, что думаешь о ней», – сказала она. Впрочем, я и сам был рад, что поговорил с Викой. Что бы я себе ни внушал, чувства, которые я к ней испытываю, в один день не исчезнут.
В воскресный вечер, вернувшись с родительской дачи, я засел за конкурсную главу биографии Куцеля и довольно быстро ее написал, потратив на все не больше четырех часов, и то часть времени ушла на
