своего рода «болдинской осенью». Ценна эта работа, в плане рассматриваемой нами темы, прежде всего тем, что этот первый в истории политической науки политолог, говоря современным языком, сформулировал догадку о том, что великие исторические личности в состоянии изменять историю, но и они осуществляют это не столько по своей воле, сколько в силу довлеющего над ними рока, для обозначения которого Макиавелли не нашел определенного слова и назвал просто «природой».
«Все или большая часть тех, кто свершил в этом мире деяния величайшие и между всеми своими современниками достиг положения высокого», считал он, достиг этого «оттого, что природа, желая доказать, что великими делает людей она, а не благоразумие, начинает показывать свои силы в такой момент, когда благоразумие не может играть никакой роли, и становится ясно, что люди всем обязаны именно ей»[17].
Только через 200 с лишним лет эту линию продолжил русский мыслитель Александр Сергеевич Пушкин, а еще через 40 лет после него – другой наш гений Лев Николаевич Толстой. И оба они, не сговариваясь (а как они могли «сговориться», если их жизни разделяли несколько десятков лет?), нашли для этого явления один и тот же термин – «сила вещей».
Выражение это означает, что даже от великой исторической личности нельзя требовать больше того, что она в состоянии сделать в данный момент, а точнее – что позволяют ей сделать обстоятельства, в которых она вынуждена действовать. Эта максима призывает адекватно оценивать деятельность исторической личности, выказывать ей пиетет, но не требовать от нее того, что она сделать не в состоянии (Гегель пишет: по собственной воле или произволу), поскольку сама она не всегда вольна в своих действиях.
А.С. Пушкин, как уже сказано, называл эти довлеющие над человеком обстоятельства «силою вещей».
Поэт, похоже, чисто интуитивно нащупал эту безликую силу обстоятельств, довлеющую над исторической личностью, и не оставил нам разработку этой темы, но, если судить по черновым наброскам к некоторым его произведениям, как в стихах, так и в прозе, находка эта захватила его. Еще в 1826 году, когда по наказу Николая I он работал над запиской «О народном воспитании», поэт пришел к выводу о том, что существует некая сила обстоятельств, над действием которой не властен никто: ни царь, ни общество, ни даже Бог. Тема эта сильно волновала Александра Сергеевича, и он постоянно возвращался к ней. В 1827 году в черновых набросках письма к А. Вульфу Пушкин пишет: «Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением (но у нас еще не требуемые ни духом народа, ни общим мнением, еще не существующим, ни самой силой вещей), вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий».
В 1831 году поэт вновь возвращается к этой находке и вводит ее в сожженную им впоследствии десятую главу «Евгения Онегина». В уцелевших строфах этой главы можно прочесть его размышления о так и оставшихся для него нераскрытой тайной подлинных
