тебя есть полное право удивиться, не поверить, думать, что угодно. Я знаю, так и будет, ты за несколько минут все это переживешь по кругу несколько десятков раз. Главное – не сопротивляйся происходящему. То, что случилось с тобой сегодня, сдвинет тебя с мертвой точки. Я знаю, ты сейчас подумал о том, что перестанешь страдать по той мадам, что бросила тебя недавно, но это скоро покажется тебе совершенно не важным, поверь, через несколько лет ты даже не сможешь вспомнить, как ее звали. Я, вот, точно не могу. А ведь я – это будущий ты. Ну, да. А кому еще я мог доверить сообщить тебе столь важную новость, кроме самого себя? Девушка, стоящая перед тобой, – твоя дочь, каким бы абсурдом это не казалось.
Знаю, что ты ждешь объяснений, длинного рассказа с заходом издалека, как мы умеем, но ничего этого не будет. Ты все поймешь сам. Не стану отбирать у тебя сакральный момент осознания истины. Впереди тебя ждет что-то очень интересное. Тебе понравится».
Мда… Со мной всегда происходят какие-то судьбоносные или нетривиальные события в это время года, но этот раз переплюнул все, что было раньше, а было не мало. В двадцатых числах октября, конкретнее, двадцать третьего, плюс – минус день, со мной чего только не случалось. В детстве я ломал сначала руку, потом ногу, в два разных года. В этот же злосчастный день мое сердце первый раз разбилось, в юношескую пору. Меня грабили, я проваливался в канализационный люк, выигрывал в лотерею, все самые значимые события происходили в этот промежуток времени. Но, как я уже сказал, в этот раз все круче. Итак, сегодня, двадцать третьего октября, на пороге передо мной, двадцатилетним оболтусом, стоит девушка, передавшая мне письмо, в котором сказано, что она моя дочь. На вид она моя ровесница. Позже выяснится, что она меня еще и старше. Я думал, что привык ко всему. Искренне верил в свой скептицизм, и в то, что меня трудно удивить. Сначала, я решил, что это забавный розыгрыш, устроенный кем-то из моих друзей. Они знали, что в этом году после очередного неудачного романа, я мучился с разбитым сердцем, старательно изображал из себя овощ, а значит, был совершенно не готов к уготованным мне потрясениям. Я просто закрылся дома, и планировал провести эти три дня максимально бесполезно, поедая доширак, валяясь в кровати, смотря глупое кино и всецело предаваясь унынию в компании эшелона пивных бутылок. Вот и попробуйте представить себе эту картину. Темный коридор, в котором едва горит последняя лампочка. На пороге девушка, одетая уже почти по-зимнему, от ее куртки еще веет безснеговым холодом, безраздельно правящим за окнами теплой квартиры. Напротив я, в пижамных штанах, драной рубашке, наспех накинутой, с проклевывающейся щетиной, явно помятый от того, что спал не пойми где, в черт знает какой позе, нежно попахивающий закоренелым и бесстыдным холостяцтвом, недоуменно пробегающий строки письма, которое уже почти выучил. Перечитал, наверно, уже на восьмой раз. Почерк мой. Я не знаю больше ни одного человека, использующего такие слова, и так рисующего заглавные буквы, а главное – пишущего бумажные письма. Никому даром не надо было бы так детально подделывать мой почерк. Мда. Ситуация тупиковая.
– Может чаю? – выдал я от безысходности. Она явно замерзла, а выставить ее за дверь мне не позволят воспитание и проклятое любопытство.
– Спасибо, было бы чудесно.
– Вы извините за мой вид, я никого не ждал.
– Ничего, так бывает, когда приходишь без приглашения.
Я помог ей снять куртку и проводил до кухни. Усадил на табуретку. Долго вспоминал, как надо ставить чайник. Пакетов не оказалось, пришлось искать заварку. Потом вымыть две кружки.
– У меня ничего нет к чаю, прошу простить. Есть доширак. Подойдет?
– Не отказалась бы.
– Хорошо… – добрых пятнадцать минут у меня ушло на обеспечение нас чаем и лапшой. Бормотание и решение не самых простых задач в условиях затяжной осенне-холостяцкой депрессии помогало мне не думать о том, о чем думать не хотелось. Но, вот, все на столе, вилки в руках. Каждый из нас уставился в свою тарелку. Градус неловкого молчания грозит дойти до точки кипения. Надо что-то сказать. Я не из тех, кто будет кричать про глупую шутку, и махать руками. Как минимум, все произошедшее весьма интересно. Даже если это и запоздалый первоапрельский прикол. Хотя, опыт двадцати лет говорит мне об обратном. Ничего более настоящего не бывает в жизни, чем эти дни.
– Это все странно, – начал я.
– Да уж.
– Кто, говорите, дал вам это письмо?
– Моя тетя. Мамина сестра.
– Понятно. А адрес мой вы как узнали?
– Он был указан в моем письме.
– Ваш отец и вам тоже написал письмо?
– Да. Тетя рассказывала мне, что вместе со мной ей «в наследство» достались эти два письма. Одно предназначалось мне, как подарок на двадцатидвухлетие, второе для… вас.
– Нет, если ты мне будешь выкать, это невыносимо. Лучше на «ты», – я замолчал ненадолго,
