всепрощению.
21
– Что же теперь будет, что будет… – приговаривал Федотов, спускаясь с широкой лестницы, отороченной лакированными перилами.
Он выглядел более чем растерянно. Так, будто ему сообщили, что у него не осталось ни копейки сбережений. Хотя после последних событий это не будет удивительным. Дать вольную его черни… Зачем, к чему, кому будет лучше от этого? Неужели он плохо заботился о своих подданных, чтобы теперь они разбежались? Чего им не доставало?..
В тот февральский день 1961 года перед тем, как с предчувствием катастрофы ехать на службу, заранее зная, что там будет объявлено об эмансипации мужиков, Федотов долго лежал в постели. Проворочавшись всю ночь почти без сна, утром он был разбит и чувствовал не только привычную тяжесть в костях и бессилие перед болезнью и смертью, но и головокружение.
А в церкви… Батюшки, сколько там столпилось народу! Столько, сколько он и предположить не мог в своих угодьях. Те, кому не довелось протиснуться в душную церквушку, стояли на улице под злющим зимним ветром и молча ждали судьбоносного события. После оглашения содержания того таинственного пакета, воспринимаемого с почти благоговейным ужасом, народ в недоумении разбрелся по избам, почесывая макушки и тихо перешептываясь, косясь на господ. Только через несколько дней они вполне осознали, что получили мифическую свободу. Все это вылилось в гулянья, крики и безумный хохот черни, которому не решались противиться хозяева, выжидательно затаившиеся у себя в кабинетах, разглагольствуя об апокалипсисе и несправедливости мироздания.
– Как же царь батюшка допустил… – был единодушный приговор реформе из уст губернских аристократов, редко бывавших в столице и тративших там время на что угодно кроме политических споров. Избегая водоворота противостояния славянофилов и западников, тянущегося уже не одно десятилетие.
В Санкт – Петербурге передовые дворяне, затаенно сочувствующие декабристам, приветствовали тех из них, кто сумел выжить в ссылке и возвращался теперь постаревшими, с искалеченной судьбой и вырубленными на корню надеждами. Образованные, тянущиеся к европейскому процветанию молодые люди ликовали, прославляли государя – освободителя, только не заметно это было в глубинке, где отстраненные разговоры приобретали устрашающую, реальную окраску. И не до смешанной с настороженностью радости становилось помещикам, рискующим утерять половину годового дохода и урезать себя в необузданных нуждах.
Кряхтя и охая, Федотов написал Тоне и вкупе с жалобами и страхами осведомился, как его здоровье в связи с… м-да. В ее положении следует особенно осторожничать… Не следует ей теперь приезжать, как она старается при всяком удобном случае, муж ведь вечно занят на службе… Так это теперь называется? Его темные делишки могут нанести вред его девочке. Хоть внучок скрасит его одинокую старость. При мысли о маленьком ребенке лицо Дениса Сергеевича оттаяло. Не прямой, а все же наследник. Не пропадет его дело. А если пропадет? «Что день грядущий нам готовит?» Федотов, в отличие от Крисницкого,
