Рейхерцев настолько изводили, что через месяц после их появления в школе всех учащихся собрали на футбольном поле у воздушного экрана. На гигантском пространстве экрана (над полем, где Лаурента так часто унижали низкорослые и более ловкие футболисты) ученикам продемонстрировали кадры, снятые во время пандемии на Крупп-Рейхе. Это была чистой воды пропаганда – искусство, которым ваданцы справедливо славились, – рассчитанная на то, чтобы устыдить местных детишек и добиться того, чтобы они перестали измываться над приезжими. Отснятый материал, конечно, подвергся эстетической цензуре: мертвых показывали завуалированно, чтобы не были видны жуткие язвы, вызываемые новогерманским гриппом. Семейные фотографии доэпидемического времени были изменены, чтобы показать, как прогрессировала болезнь. Один за другим члены семейства ретушировались – пока не оставалось всего несколько улыбающихся счастливцев, которым удалось остаться в живых, и их руки обнимали темные призрачные силуэты умерших. Последняя из показанных картин представляла собой серию снимков площади Рейха в Боннбурге, сделанных на протяжении всех воскресений за последние четыре года. Толпы туристов, гуляк, торговцев и обычных пешеходов медленно уменьшались, потом, казалось, количество людей стабилизировалось, а потом резко пошло на убыль. А потом по огромному листу меди прошагала одинокая фигурка. И хотя вверху ничего не было, этот человек в страхе сутулился и втягивал голову в плечи, словно над ним кружила какая-то хищная птица.
Двенадцатилетний Лаурент Зай сидел с раскрытым ртом посреди сдавленной тишины – так молчат только пристыженные дети, – и в голове его крутилась одна и та же фраза: «Что я наделал!»
Когда воздушный экран померк, Зай опрометью сбежал вниз по ступеням. Его пытался остановить классный руководитель, но мальчик отбросил руку. Он спрятался под трибунами и рухнул на колени на кучу мусора. Молитвенно сложив руки, он принялся просить прощения. Он не просил Императора об этом. Откуда ему было знать, что ответом на его молитву о более рослых одноклассниках станет пандемия гриппа на Крупп-Рейхе?
Чуть ли не касаясь губами земли, он вдохнул запах окурков, бутылок от медового вина и гнилых огрызков фруктов, валявшихся под трибунами. От этого зловония Луарента стошнило прямо на молитвенно сложенные ладони. Горько-кислая жижа обожгла рот и нос. До вечера у него руки остались чуть липкими и пахли блевотиной, как он ни отмывал их, как ни оттирал.
И словно где-то глубоко внутри щелкнул какой-то выключатель: стоило встать на молитву – и возвращались воспоминания о том мгновении стыда и тошноты. Утренняя церковная служба вызывала в глотке кисловатый привкус. А когда где-нибудь на громадных воздушных экранах возникало изображение Воскрешенного Императора и толпы народа восторженно кричали, глядя на него, желудок Лаурента наполнялся желчью.
Больше Лаурент Зай никогда не молился Воскрешенному Императору.
Он
