и, пенсия и в качестве награды за терпение – посмертный пропуск в светлый коммунистический рай, где не апостол Петр, а пролетарские вожди встречают у ворот.
«Если бы я знал, что у меня в перспективах обычная человеческая жизнь, я бы давно отравился или повесился». Слова Венедикта Ерофеева о советской жизни ко мне отношения уже не имеют. К счастью ли? Не знаю. Но от скуки и обыденности сейчас точно никто не вешается. Слишком много за последние годы произошло событий, сделавших нашу жизнь необычной и даже нечеловеческой.
Мой друг дипломник
Начну свой рассказ издалека, с тех времен, когда слово «коммерция» было еще ругательным и за занятие ею давали пятнадцать лет.
Мои родители не были ни диссидентами, ни прихлебателями у властного корыта, поэтому общественно-политическая жизнь в нашей семье ограничивалась «политическими» анекдотами на кухне. Родители всё понимали, но продолжали нести свою вахту на строительстве коммунизма, в коротких промежутках между работой и сном ухитряясь кое-как воспитывать детей.
Первый серьезный урок, изменивший взгляд на мир, я получил не дома и не в школе, а будучи студентом Харьковского авиационного института. После первого курса отдыхал я летом в студенческом лагере ХАИ в Крыму. Жили мы весело и по-советски сплоченно, в трехместной комнате вшестером. Кто-то даже на балконе спал, ну а чего – лето же! Сдружился я тогда с одним дипломником на почве нашего общего увлечения музыкой. Была у меня с собой магнитола и записи любимой группы Queen. Именно с их зажигательной песни Don't Stop Me Now, а не с советского гимна, начиналось у нас каждое утро.
Андрей, мой друг дипломник, водил меня на разные музыкально-поэтические вечера, посвященные то Высоцкому с Окуджавой, то джазу с роком, как нашему, так и западному. Подбор поэтов и музыкантов, обсуждаемых на этих встречах, явно шел вразрез с линией партии, недвусмысленно предупреждавшей: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь!» и «Тех, кто слушает Pink Floyd, гнать поганою метлой!». Pink Floyd мы с Андреем уважали, а партию большевиков – не очень, поэтому кроме полулегальных вечеров в клубе посещали и вовсе нелегальные ночные посиделки у костра. Собирались там люди серьезные, с устоявшимися взглядами на наш совок и врагов, вечно нас окружающих – аспиранты и доценты, представители авангардного искусства и прочего литературно-музыкального андеграунда.
Поднявшись в гору к диссидентскому костру, Андрей сообщил, что я «свой», и мы погрузились в чуждый советскому человеку мир западных культурных ценностей и провокационных социально-экономических вопросов: «Почему это наш, свободный труженик, получает на порядок меньше, чем их, нещадно эксплуатируемый? Отчего мы, победители, живем гораздо хуже побежденных? Кто виноват во всем, и что нам с этим делать?». Вопросы для участников собрания были риторическими, но ответы на них, публичные и смелые, я тогда услышал впервые. Не скажу, что был слишком удивлен: те же вопросы и ответы давно зрели у меня в голове. Шел 1983-й год, у власти после смерти «дорогого» Леонида Ильича стоял чекист Юрий Андропов.
Ночью песни под гитару, днем арт-рок из магнитолы и в качестве культурного досуга – поездка с Андреем и еще двумя дипломницами, актрисами студенческого театра, на пару дней в Гурзуф. Актрисы – одна брюнетка, другая и вовсе рыжая – девушки раскованные, веселые и в высшей степени одухотворенные. Всю дорогу на катере они читали стихи, спорили о театре и ругали своего бывшего художественного руководителя, нахваливая при этом нового. И все бы ничего, но глядя на их лица с обаятельными, но далеко не идеальными чертами, мне почему-то думалось, что не Офелия была их главным амплуа в театре, а Пеппи Длинныйчулок.
По прибытии в Гурзуф разбили палатку где-то в глубине поселка и бросились на пляж. Купались, загорали, болтали о высоком под песни Freddie Mercury и легкий шелест волн. Поддавшись романтическому настроению, не сразу заметили, как опустился вечер, и нам пришлось прощаться с опустевшим пляжем и морем, над которым серебрилась лунная дорожка.
Пройдя через сверкающий огнями центр поселка, добрались до своей палатки и обнаружили ее… совсем пустой! Все лишние, по мнению воришек, вещи были аккуратно извлечены из нее и унесены в неизвестном направлении.
– Унесенные ветром, – защебетали девушки, все вещи которых были надеты на них.
– Видимо, пионеры, дети рабочих, – заключил я и покорился злой судьбе.
Один лишь Андрей продолжал сокрушаться пропаже – нет, не своей дорожной сумки или бумажника, а записной книжки, где, судя по его расстроенному лицу, были телефоны всех членов Политбюро и Бориса Гребенщикова в придачу.
Сейчас, по прошествии многих лет, я изредка встречаюсь с Андреем, который после авиационного института стал… дизайнером. Встречи наши происходят спонтанно и чаще всего на рок-концертах – того же БГ, например. А актрисы… Пожалуй, одна из них могла бы стать моей судьбой, но, видимо, судьба распорядилась всем значительно мудрее.
Леся
