ипрский
Священная Архиепископия Кипра,
20 июня 2001 года
Старец Арсений
«Тихий и великий делатель добродетели»
К старцу Арсению поистине может быть отнесено евангельское: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства[1]. От природы он был прямым, простым, беззлобным, кротким, послушным и исключительно редким подвижником, также и нестяжательным. К старцу Арсению всегда можно было отнести евангельское: да, да; нет, нет[2].
Никогда он не злопамятствовал, что бы ты ему ни сделал, никогда не гневался, никогда не причинял никому вреда.
Послушание его было совершенным, поэтому благодаря послушанию и абсолютной вере в Старца[3] он ежедневно жил превыше законов естества.
Совершать бдение он начинал вечером, трудясь в тысячах поклонов и во всенощном стоянии до самого рассвета.
Он так сосредотачивался в молитве и так к ней прилеплялся, что часто, когда приходило время труда, даже и не думал прекращать молитвы.
Тогда по необходимости мы подходили к его окошку, чтобы позвать его, и видели, как он стоял прямо и пребывал в мире ином.
– Геронда, пришло время труда.
И старец, придя в себя, в недоумении отвечал нам:
– Разве уже рассвело?
При всей своей простоте этот старец постиг саму суть монашеской жизни. Всего себя он предал послушанию и подвигу, почему и сподобился желаемого. Он обрел в себе молитву, обрел Бога.
Монах, который не стремится к этой цели в первую очередь, потерпел неудачу.
Старец Арсений был тихим и великим делателем добродетели. Это один из современных афонских святых.
Благословение его да пребудет с нами.
Старец Иосиф Ватопедский[4]
Введение
Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их.
Когда я впервые решил посетить Святую Гору Афон в спасительное лето 1964 года, то, по Божественному устроению, монастырь святого Дионисия Афонского[5] был первой святогорской обителью, принявшей меня. В нем мы с моим другом-мирянином (ныне он иеромонах) прожили около двадцати дней.
Там среди других отцов был особенно славен приснопамятный игумен Гавриил. Этот чудный игумен ради повышения, как он говорил, духовного уровня призвал из афонской пустыни добродетельных духовников для помощи ему в его священных трудах.
В то время обитель получила особое благословение, обогатившись одним из таковых духовников – из духовных чад великого исихаста наших дней старца Иосифа Пещерника. Духовника звали отец Харалампий[6]. Один наш земляк, послушник монастыря[7], предложил провести нас к подвижнической каливке духовника, которая находилась на расстоянии часа с небольшим ходьбы от обители по направлению к Новому Скиту[8].
И вот весенним утром вместе с моим другом и нашим проводником – послушником и земляком – мы вышли из монастыря. Моим первым впечатлением, которого мне никогда не забыть, была та прекрасная прогулка по узкой тропке среди цветущего и благоухающего леса и кустов слева, со стороны Афона, и крутого и обрывистого склона справа, где виднелся безбрежный залив Сигитикос на фоне второго полуострова Халкидик[9]. Дальше, после одного из спусков, появляется монастырь святого Павла[10] и прямо над ним – заснеженное ущелье и ослепительно белый Афон, как некий мифологический гигант. Открывается панорамный вид и святая вершина, покрытая, словно покрывалом, белыми облачками[11].
В скором времени показалась и высокая башня Нового Скита. Как только мы завидели первую каливу, наш проводник сказал:
– Это отца Ефрема, духовного брата нашего духовника. Хотите с ним познакомиться?
– Конечно, да!
Зашли внутрь. Старец принял нас с большой теплотой, и его просвещенные слова произвели на нас самое лучшее духовное впечатление.
Еще кое-что оставило свой след в моей душе. Это было поведение трех – четырех его послушников, которые принесли нам обыкновенно подаваемое в таких случаях угощение[12], принесли
Ин. 1, 47.–
Мф. 5, 37.–
Под «Старцем» здесь подразумевается Иосиф Исихаст. Здесь и далее слово «Старец» в отношении к нему пишется с прописной буквы ввиду того особого уважения, с которым относятся к имени этого прославленного подвижника на Святой Горе. –
Один из учеников старца Иосифа Исихаста, ныне подвизающийся в афонской обители Ватопед. –
Везде далее мы будем именовать его «Дионисиат». –
В греческом тексте дословно «папа-Харалампий». Слово «папас» (греч. παπας) по значению близко к русскому «батюшка», и обычно к имени священника прибавляют эту приставку «папа», что в устах прихожан звучит очень тепло. –
Послушника этого звали Алкивиад. Он уже отошел к небесным обителям. –
Для того чтобы читатель мог лучше ориентироваться в географическом отношении, приводим отрывок из книги Бориса Зайцева «Афон»: «От полуострова Халкидики, во Фракии, выступили в море три ответвления – Кассандра, Лонгос и вот наш Афон, самый восточный из них. Это полоса суши длиною около восьмидесяти верст, шириною в двадцать – тридцать. На южном своем конце она обрывается в море островерхою горой, собственно “Афоном”. По полуострову идет холмистый кряж, как хребет живого существа, весь заросший лесами: едва пролегают там тропки. Двадцать монастырей – греческих, русских, болгарских, сербских, румынских – разбросаны по этим склонам, много скитов, еще больше “келий” и “калив” (в последних живут одиночки-пустынники)» (
Будучи на Афоне, я замечал, как образуются эти облачка, составляющие у вершины горы целый шлейф. При восходе солнца никаких облаков нет, и вершина кажется обнаженной. Но когда воздух на подсолнечном склоне горы начинает нагреваться и подниматься вверх, то на вершине встречается с холодным встречным ветром с противоположной стороны горы, где солнца нет и воздух еще не прогрет. В результате образуется конденсат, который мы видим как облако. И эти облачка образуются как будто из ничего, из воздуха, растут и ветром уносятся в сторону, где постепенно растворяются и исчезают. Так и получается знаменитый афонский облачный шлейф. Все это я имел счастье наблюдать в непосредственной близости от вершины. –
Как правило, это лукум или еще какая-нибудь сладость, стопочка раки – крепкого спиртного напитка – и, конечно же, чашечка кофе. –
