людям для них другого мира. То они в этапе отказываются идти дальше, пока не посадят на повозку ослабевшего, больного священника, то его берет под свое покровительство главарь самых отпетых рецидивистов, и т. п. Конечно, не всегда и не везде было так, а все-таки было и не раз.
Совсем недавно пришлось слышать рассказ об одном уголовнике, несколько лет проведшем в отдаленных лагерях. Вернувшись, он вспоминал о каком-то митрополите или архимандрите, – для него, да и для его родных, это все равно. Их буйная ватага сначала издевалась над ним, а потом стала обращаться к нему за советами; он их мирил и по-отечески поучал. Некоторые его слова парень вспоминал и вернувшись домой. «Теперь я знаю, что Бог есть», – как будто не очень кстати, но внутренне вполне логично, заканчивал он свои рассказы.
Прежняя Сонина нянька, а потом – верный друг семьи, Маша Садчикова, не раз вспоминала о давнишнем разговоре, происходившем еще в Острой Луке.
Речь шла о смерти ее родственника, жившего в Москве. Он проявлял себя как ярый безбожник, но его вторая жена, извещая о смерти мужа, сообщила и то, что перед смертью он вспомнил Бога. Маша с первой женой умершего долго совещались, идти ли или не идти к батюшке: ведь Иван был безбожник, все равно батюшка отпевать не станет. Наконец, Решились, пошли, и о письме сказали.
«Батюшка нас поругал, что не сразу пришли», – рассказывала Маша. Говорит: «Что, ты лучше его? Раз он вспомнил Бога, значит, надо его и отпеть, и молиться за него. Ведь он крещеный, а в крещеном человеке если осталась в душе хоть маленькая искорка Божия, она, бывает, перед смертью и раз-] горится. Вот вы, женщины, золу из печи высыпаете. Зола –! как будто совсем холодная, а ветерок раздует в ней самую незаметную искорку – она и вспыхнет, да так, что и пожар может случиться. Так и в человеке».
Вот такие-то искорки и раздували в людях и о. Сергий, и о. Александр, и о. Константин, и Павел, и Николай, и Григорий, и Аркадий, и много-много других, незаметных и неизвестных. Эти искорки эти в некоторых сердцах загорались пожаром, в других они чуть тлели, то затухая, то пробиваясь опять, а в третьих теплились тихим, неярким, но таким ясным, таким согревающим душу огоньком, что от них и кругом становилось и теплее и светлее. И до старости эти люди любят рассказывать своим детям и внукам, а то и посторонним, что сказал и что сделал когда-то батюшка Петр, или батюшка Алексий, или батюшка Василий. А те, смотришь, сидя на лавочке возле дома, а то и в трамвае, вспомнят и расскажут об этом и другим. И неожиданно в душе слушателей сквозь наносной мусор забот и огорчений, сквозь кору саможаления и самодовольства пробьется живой огонек и осветит темную жизнь, и легче станет дышать. И почувствует человек, что есть на свете такая сила, перед которой бледнеют и бегут прочь все; наши страсти и желания, и такими мизерными и ничтожными оказываются и внешнее благополучие, и удовлетворенные желания, и самые тяжелые страдания и унижения. Все победила, все сожгла маленькая искорка, зажженная когда-то слабой человеческой рукой.
СИЯ ЕСТЬ
