очень хорошо сейчас живём», – говорит в начале священник и, немного помолчав, рассказывает о том, в каких нечеловеческих условиях содержались в лагере, устроенном в стенах старинного монастыря, «провинившиеся» перед советской властью люди.
Я слушаю его и понимаю: осознать это нельзя, непостижимо и противоестественно было всё. Слова его покрываются коркой льда, крошатся, и я случайными кусками, осколками, но всё же запоминаю то, что он говорит.
Эти осколки норовят проскользнуть мимо сознания, как холодные безмолвные рыбы в бурлящем потоке, потому что это край жизни, и уже не важно, ясно там или тьма: холод, грязь, мёртвые с живыми, ложились голые штабелями друг на друга, чтобы согреться, не было еды, воды…
…У нас отключили горячую воду, придётся греть в кастрюльках, носить в ванную, боясь обо что-то споткнуться и вывернуть кипяток себе на ноги. Интересно, почему меня не посещают такие мысли, когда я несу не кипяток, а просто кастрюлю с водой?
Ну ничего, какие-то десять дней – и снова вот она, горячая вода, в любом количестве. Она будет литься тяжёлой струей, смывать усталость и боль, она будет невыразимо приятной. Она просто будет, когда я поверну кран, в любое время дня и ночи.
…«Мы очень хорошо сейчас живём». Я возвращаюсь к действительности, подстёгнутая мыслью, как плетью, – люди в концлагере не имели возможности помыться. Совсем. Провожу рукой по лицу, словно отгоняя морок: успокойся, ну какой лагерь! Но я уже давно поняла: эта история всё прорастает и прорастает во мне, беспокойно ворочается глубоко внутри. И часы времени тикают в голове, я вижу, как мечутся стрелки, подгоняя испуганные мысли.
Мне необходимо спешить. Но почему? Ведь есть уже столько свидетельств Холокоста, разве я могу увидеть и понять что-то ещё… Нужно ли искать ответ на этот вопрос, не знаю. У меня в руках будто эстафетная палочка истории, которую я должна передать кому-то еще. Просто должна – и всё.
Наверное, именно это я прочла в глазах тех, чьи фотографии увидела на стенах музея Аушвиц-Биркенау. Эти люди потребовали именно от меня создать ещё один архив памяти.
Я живу обычной для всех окружающих жизнью. Она так же радостна и драматична, полна надежд и потерь, она такая же, как и у всех. Но на полках книжного шкафа уже несколько десятков книг по истории Второй мировой и Аушвица, а ещё больше – в планшете.
Я с жадностью проглатываю всё, что смогла найти по этой теме на русском языке, потом на польском. Я пересмотрела почти все фильмы, обнаруженные в сети, – и на русском, и на польском.
Моих знаний об этом времени становится всё больше и больше, они уже просто не вмещаются в память, и сознание отказывается принимать это за правду. Чтобы написать пару страниц своего текста, я прочитываю сотни чужого и просматриваю горы документов. «Ради какого-нибудь слова или какой-нибудь мысли я произвожу целые изыскания, предаюсь размышлениям, впадаю в бесконечные мечтания…» – Флобер успокоил, у него тоже так было.
Я
