проводил нас к больнице.
Паук, если можно так выразиться, неохотно кивнул.
– Думаю, будет лучше, если с нами сходит твой брат, – сказал Симеон, – Надо что-то делать с его пальцем.
– Что, кровь все еще течет?
Действительно, обмотанный вокруг пальца носовой платок набух кровью. Стоило Вайгу его убрать, как на ранке проступила свежая кровь.
– Почему она не запекается?
– Мне кажется, – рассудил Симеон, – там на лезвии какое-то вещество, мешающее свертыванию. У меня есть отвар, от которого все это должно пройти.
Ночь была холодная и на редкость ясная, луна светила над самой головой. Пока стояли в ожидании гужевых, Найл поискал глазами дом на той стороне площади, где убили Скорбо. Удивительно, но дома там больше не было, виднелась лишь прогалина. Дравиг понял, что высматривает Найл.
– Его снесли. Дом, где совершилось убийство, считается у нас нечистым местом.
– Рабочие нашли свинцовую пластину?
– Мне об этом не сообщали, но я узнаю.
Симеон, слыша то, что говорит Найл, спросил:
– Ты думаешь, пластина – это передатчик?
– Не исключено. Куда ты дел кулон?
– Он здесь, – Симеон хлопнул себя по карману.
– Осторожнее. Он может быть опасен.
Наконец-то прибыли гужевые, закутанные в меха. Найл забрался первым, следом за ним – Вайг и Симеон.
– В больницу.
Дравиг шагал за колесницей мерной, неспешной поступью; даже когда гужевые пошли рысью, ему не стоило труда держаться с ними вровень.
Найл поглядел на сидящего посередине брата, перевел взгляд на его перевязанную руку (Джарита снабдила длинной полосой материи).
– Как самочувствие?
Вайг осклабился с показной веселостью.
– Прекрасное. – Он поднял руку, на повязке уже проявилось пятно крови. – Течь не перестает, а так в целом нормально.
Тем не менее Найл поглядывал на брата с беспокойством; в гулко скрежещущей по насту колеснице лицо у него казалось неестественно бледным, даже призрачный лунный снег не скрывал этого.
Передняя дверь больничного корпуса была закрыта, но Найл стукнул как следует, и она отворилась. Симеон повел их по смутно освещенному коридору, пахнущему хлоркой и лекарствами. Из дверного проема выглянула женщина в одежде рабыни, но, завидев паука, выпучила глаза и проворно скрылась. Дверь послеродовой палаты была открыта, оттуда доносилось тяжелое дыхание роженицы. В конце коридора Симеон повернул налево и остановился перед неприметной деревянной дверью. Раздраженно покачал головой:
– Говорил же поставить кого-нибудь караулить. – Он толкнул дверь и замер на пороге, – Бог ты мой!
Найл стоял у него за спиной и не мог толком видеть, чем вызвана такая реакция. Продолговатая каморка с белеными стенами была освещена единственным подслеповатым фонарем, чадящим в угловой нише; по стенам висели белые туники. В центре комнаты стояли две скамьи,
