Вдали карабкается на холм автобус, ребенок мчится на самокате по тротуару, где-то включили радио. Гретта упирается руками в поясницу. Зовет мужа по имени, раз, другой. Окружающая сад стена отбрасывает звук обратно к ней.
Стоук-Ньюингтон, Лондон
Майкл пошел пешком от станции «Финсбери-Парк». Безумное решение, в такую-то жару, даже в это время. Но дороги, когда он поднялся из-под земли, оказались забиты, автобусы сидели на мели в пробках, неподвижные колеса вдавливались в размягчившийся асфальт, поэтому он побрел по тротуару, между домами, которые, казалось, излучали жар самими кирпичами, превращая улицы в изнывающие от зноя ложбины, по которым ему предстояло тащиться.
Задыхаясь и обливаясь потом, он останавливается передохнуть в тени деревьев, растущих по обочине Клиссолд-Парка. Он снимает галстук, высвобождает рубашку из брюк и оценивает ущерб, нанесенный бесконечной жарой: парк больше не похож на колышущееся зеленое легкое, которое ему всегда так нравилось. Он ходил сюда с детства, мать собирала все для пикника: вареные вкрутую яйца, синеватые под хрупкой скорлупой, воду, отдававшую пластиковой бутылкой, по клинышку кекса на каждого; им всем выдавали по сумке, нести от автобуса, даже Ифе. «Никто не сачкует», – громко говорила мать, пока они стояли возле двери, ждали, когда та откроется, и весь автобус на них оборачивался. Он помнит, как катил Ифу в полосатой коляске по дорожке, держась за ручки, старался ее убаюкать; помнит, как мать пыталась уговорить Монику залезть в бассейн-лягушатник. Он помнит парк пространством, составленным из разных оттенков зеленого: густой изумрудный перелив травы, дробящаяся ярь-медянка лягушатника, лимонно-зеленый свет сквозь кроны деревьев. Но сейчас вместо травы – опаленная охра, сквозь которую виднеется голая земля, а деревья выставили в неподвижный воздух обмякшие листья, словно желая его пристыдить.
Майкл делает вдох и, понимая, что сухой воздух обжигает ноздри, смотрит на часы. Начало шестого. Ему нужно домой.
Сегодня последний день четверти, начинаются длинные летние каникулы. Он дожил до конца еще одного учебного года. Больше никаких оценок, никаких уроков, никаких подъемов и уходов по утрам целых шесть недель. Облегчение, которое он испытывает, так огромно, что проявляется физически, в виде ощущения легкости, почти невесомости в затылке; он чувствует, что ноги его подведут, если идти слишком быстро, таким свободным от бремени и пут он себя чувствует.
Он выбирает самый прямой путь, прямо по выжженной траве, по открытому месту, где нет тени, где свет ровный и безжалостный, мимо закрытого кафе, где так хотелось поесть, когда он был маленьким, но так и не довелось ни разу. Грабеж средь бела дня, говорила его мать, разворачивая не пропускавшие жир саваны на бутербродах.
Под волосами и вдоль позвоночника у него проступает пот, ноги двигаются рывками, и он задумывается не в первый раз, как выглядит со стороны, кем его считают окружающие. Отцом, возвращающимся с работы домой, где
