над ним. Волосы, которые он заметил на первом семестре аспирантуры, на лекции о послевоенной Европе: чистую, гладкую, отражавшую солнце длину этих волос. Он никогда таких не видел и уж точно не трогал. У женщин в его семье волосы были темные или рыжие; непослушные, волнистые, тонкие, требовавшие лосьонов, шпилек и сеток. О таких волосах полагалось сокрушаться, жаловаться на них, оплакивать. Их не славили, как эти, которым позволено было сиять во всей полноте их простого англосаксонского великолепия. Но стоя в дверях ванной на втором этаже, все еще сжимая ключи в руке, он увидел, что волосы, которые он любил, исчезли. Их срезали, откромсали, с ними покончили. Они покрывали линолеум странными, звериными рисунками. А место жены занял остриженный мальчик в платье.
– Что думаешь? – сказал подменыш голосом супруги. – Симпатично и прохладно, самое то на лето, да?
И засмеялся смехом Клэр, но потом оглянулся на себя в зеркало, резко и нервно дернув головой.
Майкл Фрэнсис смотрит, как она сидит, и снова переживает острую, необратимую потерю, и хочет спросить ее, может быть, она подумает и снова их отрастит, ради него, сколько это займет, будет ли выглядеть, как раньше?
– Какое воздействие? – спрашивает он вместо этого.
– Ну, знаешь, – повторяет она, передвигая руку, чтобы понадежнее прикрыть страницу. – Всякое.
Он понимает, что с остриженными волосами она должна, по идее, выглядеть пацанкой, плутоватым сорванцом, как та девушка в фильме про Париж. Но не получается, не с ее круглым лицом и плоским носом. Она похожа на викторианскую больную, идущую на поправку.
– Не забудь про массовую миграцию из сельской местности в город, – слышит он свой голос, – появление больших городов и…
– Да, да, знаю, – отвечает она, поворачиваясь обратно к столу.
Кажется, или она говорит сквозь зубы? Позволь я тебе помогу, хочется ему произнести, позволь попытаться. Но он не знает, как это сказать, чтобы не выглядеть, как назвала бы это Ифа, «безнадежным дурнем». Ему просто хочется, чтобы их что-то объединяло, чтобы была часть жизни, в которой они стояли бы плечом к плечу, как раньше, до…
– И железные дороги, – слышит он свой голос; кажется, или он включил глубокий властный голос, который использует в классе – зачем он делает это здесь, на чердаке собственного дома, говоря с собственной женой? – То, как они облегчили и ускорили транспортное сообщение, построили их, конечно, ирландцы, и…
Она чешет голову быстрым раздраженным жестом, заносит ручку, чтобы сделать пометку на странице, но потом отводит руку.
– И еще я советовал бы прочесть…
– Может, ответишь ему? – перебивает она.
– Кому отвечу?
– Хьюи.
Он обращает слух за пределы чердака, на что-то, кроме жены, и до него доходит голос сына, зовущий:
– Папа, паааап, ты скооооооро?
Когда Клэр познакомила его со своими родителями, то он был поражен, как они все друг с другом милы. Как необычайно
