двор. Манаф пошёл прощаться с Даудом. Тот сказал:
– Я с тобой прощаться не буду, постараюсь пораньше встать, приду провожу.
Манаф с вечера обошёл друзей, знакомых, зашёл к Махачу за письмом. Ночью вначале бродил по широкому двору и помещениям, где спали постояльцы. В полночь отправился к дому Сулеймана. Он без конца оглядывался, гуляя по тротуару. Неужели проспит, а может, не удастся выйти или передумала? Нет, передумать не могла, сказала, ничто не может удержать её.
Может, в доме заподозрили или схватили, когда выходила…
Ну что ж, тогда придётся отложить отъезд. Но откладывать не пришлось. Она вышла со двора, когда ночь была почти на исходе.
Манаф бросился ей навстречу. Саида дрожала от страха.
– Ради Аллаха, бежим быстрее.
Через минуту они зашли в подворотню постоялого двора. Не прошло и четверти часа, как со скрипом со двора выкатилась арба. Только за городом Манаф и Саида уселись в неё и облегчённо вздохнули.
Холодный предрассветный туман густо стелился по горам. Было ещё темно и тихо. Не выпуская из рук узелок с одеждой, Саида, дрожа и от страха, и от холода, прижималась к Манафу, накрывшись широкой полой бурки.
Постепенно рассеялся туман. На тёмном небе слабо мерцали далёкие звёзды. Медленно катился к западу бледный диск луны. Через тёмную прореху над восточными горами пробивался лоскут серого рассвета. Лениво тянули арбу на гору волы. Длинной тонкой палкой направлял их аробщик на середину дороги. «Какая она?» – думал Джавад, непрерывно оглядываясь назад, где, словно орёл со сложенными крыльями, сидел в бурке Манаф. А если пошлют погоню? Что стоит богачу Сулейману нанять полдюжины молодчиков… Думает ли об этом Манаф?
Манаф тоже думал о погоне, прислушивался к каждому звуку. Нет, топота копыт не слышно.
…Солнце поднялось. Осталось позади и Верхнее Казанище. Жарко было Саиде под буркой, но высунуть голову боялась. На дороге встречались путники, едущие вниз и вверх на лошадях, на подводах.
В доме, наверное, переполох, думала Саида. Жаль было только мать, забитую, безропотную, на которую нередко поднимали руку не только отец, но и бабка. Не напрасно она ночь перед бегством провела в комнате бабки. Целый день была у неё на виду. Пусть теперь Хаджи-Катун себя винит, что недосмотрела. Пусть отец теперь ей выбьет глаз, как когда-то выбил бедной матери.
Она представляла себе окаменевшее в гневе лицо отца, мечущие искры зла глаза бабки.
– Сверни с дороги, сделаем остановку в том лесочке, – указал Манаф пальцем аробщику Арслану.
– Лес Нухбека Тарковского, – сказал возница.
– Ну и пусть, мы же не собираемся рубить его.
Арслан, завернув быков в сторону, заехал в чащу.
Манаф с Саидой сошли с арбы. Пошли по тропе к ложбине, скрылись в зарослях терновика. Завтракали все вместе. Саида почти ничего не ела. Низко опустив голову, сидела она в стороне. Манаф заботливо протягивал ей хлеб, сыр, куски
