Игорь получил жарким субботним утром. Саша сразу поняла по тому, как он вошёл, держа бумажку на отлёте, как аккуратно положил её на стол и повернул к жене бледное, слишком спокойное лицо. Она попыталась растянуть в улыбке ставшие резиновыми губы, но не сумела, расплакалась.
– Ну-ну, мышонок, не надо, – попросил Игорь, шагнул к ней, обнял крепко. – Радоваться надо, на самом деле, сколько можно окопы копать? Меня на фронте заждались.
Саша всхлипнула и потёрлась носом о пахнущее чистой рубашкой плечо мужа. Она знала, как сильно тяготит Игоря невозможность попасть на фронт, как остро реагирует он на недоумевающие взгляды, а то и на прямые вопросы коллег, соседей, сослуживцев по Ленинградской Армии Народного Ополчения. Что делает здоровый, как лось, мужик среди женщин, стариков, подростков и инвалидов? Почему он не на передовой, где ему положено умирать вместе с их сыновьями, мужьями и братьями? Всем не объяснишь, Игорь молча страдал и ждал повестку. Саша ждала вместе с ним, но ничего не могла с собой поделать, тайно благодарила судьбу за камни в желчном пузыре мужа, за тяжёлую операцию и долгий период восстановления. Но – всему приходит конец, и вот она, неумолимая серая бумага.
Саша взяла себя в руки, отстранилась от мужа.
– Пирожков тебе напеку в дорогу.
Игорь погладил жену по виску, заправил за ухо непослушную кудрявую прядь, и от этого жеста, такого привычно обыденного, Саша чуть было не завыла белугой – как же она без него?
– Я ненадолго, мышонок, – улыбнулся Игорь и поцеловал её в нос. – Прогоним немцев, и вернусь.
Завтракали в тишине. Повестка лежала на подоконнике, её молчаливое присутствие давило, как взгляд строгой дуэньи при испанских обручённых. Такой завтрак не хотелось затягивать, Саша быстро допила чай и принялась собираться.
– Ты куда это? – удивился Игорь.
– Наших сегодня увозят, забыл? Проводить надо, может, помочь чем.
– Мне вот интересно, мышонок, по кому ты будешь скучать больше – по мне или по своей любимой Милли?
Саша прищурилась, нарочито оценивающе оглядывая мужа. Надо сказать, муж был немыслимо хорош: земляные работы на Лужском рубеже явно пошли ему на пользу. Сейчас Игорь ничем не напоминал исхудавшего, бледного до синевы юношу, каким был в больнице. Честно говоря, и учителя истории, за которого Саша вышла замуж три года назад, он напоминал разве что необычным для северных широт блеском чёрных-пречёрных глаз. Узкий в кости, крепкий, загорелый жёлтым балтийским загаром, Игорь улыбался, обнажая белые зубы, и, в свою очередь, с явным удовольствием рассматривал жену.
«Смотри-смотри, кто его знает, когда теперь увидимся, да и увидимся ли вообще», – подумала Саша и чуть было не расплакалась снова, отвернулась, пряча жалобно перекошенное лицо, взяла сумочку и выскочила на улицу.
В Ленинграде редко случаются по-настоящему жаркие дни, этот был одним из них. Саша пробежала три квартала по словно впитывающим солнце улицам, обогнула главные ворота зоосада и нырнула в неприметную калитку. Сегодня её подопечным, двум пантерам и четырём тиграм, предстояло долгое путешествие в компании американского тапира, носорога Милли и ещё восьмидесяти счастливчиков, которых готов был принять Казанский зоопарк. Из Ленинграда второй месяц потихоньку эвакуировали людей, заводы и музеи, вот и для животных нашлось место.
Группу армий «Север» остановили, но ходили слухи, что город будут бомбить, что ограничат поставки продовольствия и введут карточки, что Лужский рубеж не остановит немецких «Тигров», куда более страшных, чем полосатые хищники, живущие небольшим прайдом в вольере Ленинградского зоопарка, но Саша не верила паникёрам. Куда проще было верить дикторам на радио, предсказывающим скорое начало победоносного шествия советских войск.
«Мы погоним фашистские войска от Ленинграда», – говорил диктор, и люди верили, несмотря на поток беженцев из Пскова и Новгорода, вступление в войну финнов и массовую эвакуацию населения.
Годы спустя Саша задавала себе вопрос, выжили бы они, если бы знали тогда, что им предстоит выдержать, и не находила ответа. Но она никогда не позволяла себе жалеть, что не попала в эвакуацию. Не позволяла, просто чтобы не сойти с ума, не изгрызть пальцы до крови, не разбить голову о стену. Она просто шла на кухню и брала кусок хлеба, подносила к лицу, вдыхала тёплый сытный запах. Её успокаивал запах хлеба. Домашние думали, что она расстраивается, находя хлебницу пустой, потому что боится голода, и она не разубеждала их, пусть себе объясняют, как им проще. Она никогда не рассказывала детям и внукам про блокаду, потому что те восемьсот семьдесят два дня научили её милосердию.
Слониха Бетти нервничала, вытягивала шею, всматриваясь в суету у вольеров хищников, где бенгальских тигров кололи снотворным и укладывали в приготовленные для перевозки клетки. Носорог уже лежал, надёжно закреплённый ремнями, львы ждали своей очереди, метались по вольеру, тревожно взрыкивая.
