художественной деятельностью?
– Направление моего творчества – отражение жизни.
– Основную массу вашего времени какое занятие занимает?
– Крестьянством занимаюсь. У меня дети, внуки.
– А к своему творчеству вы как относитесь?
– К творчеству… Я живу духовно.
– Какие понятия вы вкладываете в стоимость картины?
– Краски, ДВП, клей и труд.
– На момент совершения преступления вы где выставлялись?
– На заборе. В сторонке стою и слушаю мнения.
– Почему вы оценили свою картину «Плохой хороший человек» в 5 000 рублей?
– Почему? Миллион за нее просить как-то… Я на 5 000 месяц могу прожить. А может, и нет.
– Вы хранили картины на заборе?
– Я не хранил – я их берег, проверял. Один раз забор почти на 40 градусов наклонился, я его поднял, подпер. Старые картины пропадали – я новые вешал. Иногда дождь смоет, иногда клей отойдет.
– А где вы храните свои картины?
– Храню, где работаю. В туалете. В туалетном помещении.
– Картина «Плохой хороший человек» является для вас предметом первой необходимости?
– …
– Какие действия вы предприняли, когда исчезла картина?
– Жалко было.
– Вы рады тому обстоятельству, что картина к вам вернется?
– Я очень рад.
– Как вы обнаружили кражу?
– Вечером иду, вижу – нет картин. Тут подходят двое или трое человек: «Картины пропадают?» – «Пропадают». – «А в полицию хотите заявить?» – «Хочу». – «А вот тут как раз и автомобиль полицейский стоит. Пойдемте заявление писать?»
– А почему раньше не обращались?
– Да как-то у меня и мыслей таких не было… Но вот товарищи… подсказали. Такую интересную мысль. Они мне и заявление дали…
Прокурор и судья вскидываются.
Первый вопрос обвиняемого Албурова звучит так:
– Где еще, кроме этого забора, проходят ваши выставки?
– У меня на разных старых заборах были выставки, – отвечает Сотов, – разломанный дом. Железный забор, где стройка идет. То есть разрушенные места.
– Вы сами писали заявление?
– Это я не помню. Но подписывал точно я.
– А выставка на заборе у Вокзального спуска была согласована?
Сотов смущается.
– Согласовано не было. За согласованием не обращался. Выставка была без разрешения.
В каждом томе этого уголовного дела примерно по триста страниц. Ему посвящено четыре страницы официальной переписки между Генеральным прокурором Чайкой и начальником Следственного комитета Бастрыкиным. Прокурор настаивает на оглашении показаний, которые давал потерпевший во время следствия.
– Вы кому-нибудь разрешали
