style="font-size:15px;"> Вместо того чтобы начать стрелять или обратиться в бегство, я отвернулся, закрыл глаза, да еще и положил на них ладони. В спину пахнуло мягким теплом, донеслось потрескивание, под веки проникли голубоватые отсветы.
Так и есть, «Голубой огонек» – крайне опасная дрянь, взглянув на которую, превращаешься в некое подобие автомата. Это не «Зов Бездны», что сводит тебя с ума, эта ловушка программирует жертву на определенные действия. Внешне ее поведение может выглядеть разумным, но на самом деле рассудка и собственной воли в таком человеке не остается.
Он может просто кинуться на соратников, если идет в команде, или добраться до ближайшей группы сородичей и атаковать их. Может перебраться в другую локацию, некоторое время провести в нормальном состоянии и только затем свихнуться.
Помню я, год назад сталкер по кличке Морж вернулся с ходки необычайно молчаливым. И на второй день пребывания на Обочине бросился на Кали, а когда его скрутили, взорвался. Тело его оказалось напичкано крохотными колониями скоргов, и их разбрызгало во все стороны.
Да, тогда заразились многие, у мнемотехников было полно работы, даже из Ордена подмогу вызывали...
Откуда появляются «Голубые огоньки» и кто пишет транслируемые ими программы, доподлинно известно не было. Болтали о психотронном излучении, о возникших в Пятизонье паразитических наноорганизмах, поражающих мозг.
Ну а я, как практик, знал одно – если отвернуться в первый момент и не поддаться его зову, все будет нормально.
Потрескивание за моей спиной звучало уютно, хотелось повернуться и посмотреть, что издает этот звук. Голубоватые отсветы помаргивали, словно норовили пробраться под веки, залезть в мозг.
Но я стоял, как скала.
И только когда потрескивание сменилось разочарованным шуршанием, а затем и вовсе затихло, я отнял руки от глаз.
– Поднимите мне веки, типа того, – сказал я, очень осторожно поворачиваясь.
Никаких следов «Голубой огонек» не оставил, но вынудил меня окончательно поверить в то, что я нахожусь в странном месте, где ловушки встречаются много чаще, чем им положено. Хотя, если разобраться, то весь Сосновый Бор – особенное пространство, именно на него приходится три четверти необычных, даже по меркам Пятизонья, происшествий.
Дальше я двигался, удвоив бдительность, внимательно сканируя пространство вокруг себя.
Начало темнеть, когда я вышел к останкам бронезавра – давно запеленгованный мной чугунок выглядел, словно банка консервов, вскрытая с помощью топора, а затем брошенная в костер; торчали зубцы и заусенцы закопченного металла, из развороченного чрева тянуло гарью и жженым пластиком.
Что могло так изуродовать могучего биомеха, я не представлял.
Судя по тому, что внутри железной туши не наблюдалось движения, его собственные скорги-симбионты погибли, а дикие, обитающие в Сосновом Бору, сюда еще не добрались.
– О поле, поле, кто ж тебя усеял
