Мег Мёрри О’Киф составила для обеденного стола букет из хризантем, и желтые, бронзовые и бледно-золотые цветы словно добавили света помещению. Из печи тянуло восхитительным запахом жарящейся индейки, а мама Мег стояла у плиты и помешивала потроха в подливе.
Хорошо встречать День благодарения дома, думала Мег. Хорошо, когда вся семья собирается вместе и обменивается новостями. Близнецам Сэнди и Деннису, приехавшим из юридической и медицинской школ, не терпелось услышать про Кальвина, ее мужа, и про конференцию в Лондоне, где он – возможно, в эту самую минуту – делал доклад про иммунную систему у хордовых.
– Это большая честь для него – правда, сестренка? – сказал Сэнди.
– Огромная.
– А как насчет тебя, миссис О’Киф? – улыбнулся ей Деннис. – Слушай, мне до сих пор как-то странно называть тебя «миссис О’Киф».
– Мне тоже странно. – Мег посмотрела на кресло-качалку у камина, где сидела, глядя в огонь, ее свекровь. Для Мег именно она была миссис О’Киф. – У меня все хорошо, – ответила она Сэнди. – Просто прекрасно.
Деннис, уже весь из себя доктор, взял стетоскоп – он чрезвычайно им гордился – и приложил к растущему животу Мег. И просиял, услышав отчетливое сердцебиение ребенка внутри.
– И правда прекрасно!
Мег улыбнулась в ответ, потом посмотрела в другой угол кухни, на самого младшего из своих братьев, Чарльза Уоллеса. Они с отцом с упоением возились с моделью тессеракта: квадрат в квадрате и еще раз в квадрате – истолкование времени как измерения. Это была красивая и сложная модель из стальной проволоки, шарикоподшипников и оргстекла. Одни ее части вращались, другие раскачивались, как маятник.
Чарльз Уоллес был маленьким для своих пятнадцати лет – чужой человек не дал бы ему больше двенадцати, – но в голубых глазах, устремленных на отца (который переставлял один из прутиков в модели), светились зрелость и незаурядный ум. Мег отметила про себя, что он сегодня молчалив. Чарльз Уоллес редко бывал многословен, но нынче, в День благодарения, когда буря завывала за стенами дома и скрипела флюгером на крыше, его молчание отличалось от обычной неразговорчивости.
Свекровь Мег тоже молчала, но как раз в этом не было ничего удивительного. Удивительно было другое – что она согласилась прийти на ужин в честь Дня благодарения. Миссис О’Киф была лишь на несколько лет старше миссис Мёрри, но выглядела старухой. Она потеряла большую часть зубов, волосы у нее были желтоватые и неухоженные и пострижены так, будто их кромсали тупым ножом. На лице застыло привычное выражение обиды. Жизнь не была добра к ней, и миссис О’Киф злилась на весь мир, а на Мёрри в особенности. Они не ожидали, что миссис О’Киф примет их приглашение, тем более когда Кальвин в Лондоне. Никто из семьи Кальвина не откликался на попытки Мёрри завязать дружеские отношения. Кальвин, как он сам объяснил Мег при их первой встрече, был биологической аномалией, уникумом в своей семье, и когда он получил ученую степень, его родственники решили, что он переметнулся в стан врага. А миссис О’Киф, как и большинство жителей деревни, не считала две докторские степени миссис Мёрри и ее эксперименты в лаборатории, примыкающей к кухне, настоящей работой. Поскольку мама Мег все-таки была признанным ученым, в деревне ее странности терпели, но не более того. Какая же это работа? Работа – это когда наводишь порядок в доме или когда ходишь с девяти до пяти на фабрику или в офис.
«Как эта женщина могла породить на свет моего мужа? – в сотый раз поразилась Мег и представила себе жизнерадостное лицо Кальвина и его открытую улыбку. – Мама говорит, что она не так проста, как кажется на первый взгляд, но я ничего особенного в ней так и не увидела. Я лишь знаю, что не нравлюсь ей и вся моя семья не нравится. И почему только она пришла к нам на ужин? Лучше бы не приходила».
Близнецы по привычке принялись за свои прежние обязанности – стали накрывать на стол. Сэнди притормозил с букетом из вилок в руках и улыбнулся матери.
– Ужин в честь Дня благодарения – это практически единственный случай, когда мама готовит еду на кухне…
– …а не в лаборатории на бунзеновской горелке! – подхватил Деннис.
Сэнди ласково похлопал ее по плечу:
– Ты не подумай, ма, мы не критикуем.
– В конце концов, эта бунзеновская стряпня ведет прямиком к Нобелевской премии. Мы очень гордимся тобой, мама, хотя вы с отцом и задали нам чертовски высокую планку.
– Приходится держать марку. – Сэнди взял из буфета стопку тарелок, пересчитал их и поставил рядом с большим блюдом, приготовленным для индейки.
«Дом», – подумала Мег. Эта мысль словно окутала ее покоем. Мег с нежностью и благодарностью посмотрела на родителей и братьев. Они терпели Мег все ее ершистое отрочество – а она до сих пор в полной мере не почувствовала себя взрослой. Казалось, будто всего лишь несколько месяцев назад у нее были брекеты, вечно сползающие
