он человек набожный. Его вы возьмёте в товарищи по путешествию, с ним будет безопасней. Однако помните, что даже и брат о тайнах Ордена не ведает: предостерегите дочку, дабы молчала.
Торговка слушала всё больше удивлённая и почти немая – так эта новость её тронула.
– Где же он? Где? – спросила она беспокойно.
– Тут, в замке!
– Тут? Брат? Кто же сказал, что он мой брат?
– Он сам.
Носкова замолкла.
– Удивительна Божья воля!
– Так удивительна и для Ордена благоприятна. Бог как бы намеренно его прислал для безопасности вашей поездки. Да будет Ему благодарность. Примите старика как брата, но молчите перед ним, как перед чужим: он ничего знать не должен ни о письмах, ни о вашем посольстве. Офке закройте уста.
– Девушка умная, для неё достаточно полуслова: не бойтесь.
– Пришлю его сюда, но делайте, кабы вы даже не знали о нём и не говорили ни о чём со мной.
Казначей положил пальцы на уста.
– Вы являетесь его сестрой, – добавил он, – а вместе с тем и сестрой в Ордене, а кто вступил в нашу семью, тот другой не имеет…
Носкова склонила голову. Взволнованно проводила до двери Мерхейма, который, шепнув ещё несколько слов, исчез на тёмной лестнице каменицы.
В комнате уже был сумрак и двое слуг вошли с зажжёнными свечами.
Носкова, вернувшись от двери, упала на стул и неподвижно сидела, подперев голову рукой. Тихо было вокруг, только отдалённый голос Офки, которая наверху напевала какую-то песенку, штурмую сундуки и уже готовясь в дорогу, доходил заглушённо до ушек вдовы.
Воспоминание об этом почти неизвестном брате вызвало всю череду давно присыпанных могильной землёй памяток о семье и доме.
Она сидела, погружённая в них, когда в коридоре шелест и шаги объявили чьё-то прибытие. Замковый кнехт отворил дверь и впустил старца в потрёпанном одеянии, идущего с посохом. Его рука у входа сразу искала кропильницу, в каковых в те времена ни в одном доме недостатка не было, перекрестился. Его удивлённые глаза бегали по великолепному интерьеру, он ступал со страхом, чувствовал, что его убожество, по-видимому, странно выделяется на фоне этих богатств.
Носкова медленно вышла к нему и молча взглянула. Лицо старца пробудило в ней давно стёртое воспоминание отцовских черт. Она вся встрепенулась, как будто увидела призрак, возникший из могилы.
Ксендз опёрся на свой посох и, казалось, не смел вымолвить ни слова.
Он уставился в лицо хозяйки.
– Барбара, – сказал он глухим голосом, – ребёнком тебя помню… ты меня не можешь… я брат Ян из Забора. Помнишь Забор, нашу усадьбу… отца?…
Его голос ослаб. Носкова, долго смотря, всё сильнее тронутая, заревела сильным женским плачем и бросилась к его ногам. Ксендз положил свои дрожащие руки ей на плечи и, целуя её в голову, также плакал.
В эту немую сцену вошла, напевая, а скорее вбежала, Офка и, видя мать на коленях при незнакомом
