оптимизм Когена были серьезными изъянами в глазах обоих молодых людей, им импонировала его антиисторическая и проблемно-историческая ориентация, и Беньямин вскоре стал часто обращаться к теории происхождения и критике мифологии, которыми вдохновлялся Коген в своем последнем значительном достижении – философской интерпретации библейского мессианизма в работе «Религия разума по источникам иудаизма» (1919)[100].
Беньямин, глубоко взволнованный недавно прочитанной им перепиской Ницше и Франца Овербека, за которой последовала новая книга К. А. Бернулли на эту тему, много говорил о Ницше, особенно о последних годах его жизни, и называл его «единственным, кто в XIX в…. узрел исторический опыт» (SF, 60; ШД, 106)[101]. Кроме того, он много говорил о Гёте – с учетом того, как он сам вел себя в этом отношении, неудивительно, что объектом его интереса в первую очередь служила ключевая роль умолчаний в «автобиографической жизни» Гёте, а также о Штефане Георге и его окружении, так как этот поэт вдохновлял своим творчеством молодежное движение и Беньямин увлекался им еще долгие годы, несмотря на реакционную культурную политику его окружения. Также Беньямин читал вслух письма и стихотворения различных авторов, в том числе свои собственные. И он, и Шолем интересовались австрийским сатириком Карлом Краусом, часто встречая в Швейцарии его журнал Die Fackel («Факел») и знакомясь с другими его прозаическими произведениями. Через более чем 10 лет Краус стал героем одного из главных эссе Беньямина. В начале лета они вернулись к труду «О программе грядущей философии» Беньямина и к концепции еще не когнитивного опыта. Когда Шолем в качестве примера такого опыта упомянул «мантические дисциплины», Беньямин ответил: «Не может быть истинной философия, которая не включает и не может объяснить возможность гадания на кофейной гуще» (SF, 59; ШД, 104). Это внимание к дару предвидения указывает на все более решительный «антропологический» поворот в мышлении Беньямина, о котором свидетельствует и рано проснувшийся в нем интерес к снам и бодрствованию, а также к мифам. В Мури он излагал теорию исторической эволюции от домифической эпохи с призраками и демонами до эпохи откровения (ср. SW, 1:203, 206). «Уже тогда, – отмечает Шолем, имея в виду последующие размышления Беньямина о подражательной способности, – его занимали мысли о восприятии как о некоем чтении конфигураций поверхности: именно так-де первобытный человек воспринимал окружавший его мир и особенно небо… Возникновение созвездий как конфигураций на поверхности неба, утверждал Беньямин, является началом чтения и письма» (SF, 61; ШД, 107). С этими рассуждениями о предконцептуальной сфере ассоциаций был связан и «глубокий интерес [Беньямина] к поглощавшему [его] миру ребенка».
Шолем приводит письма от «Штефана», посылавшиеся этим летом «дяде Герхарду»: написанные почерком Доры, они были по крайней мере отчасти сочинены в соавторстве с ее мужем. Эти «письма от младенца Штефана» среди прочего свидетельствуют о
См.: GB, 2:107 (1920). В своих опубликованных эссе Беньямин, как правило, ссылается на Когена с уважением. См., например: SW, 1:206, 249, 304, 348, и 2:797. В письме Шолему от 22 декабря 1924 г. Беньямин пишет о «критике системы Когена», которой они по-прежнему занимались (GB, 2:512). В те же годы в прологе к книге о
Беньямин включил одно из писем теолога Овербека к Ницше в работу «Люди Германии» (1936); см.: SW, 3:217–219. Книга Бернулли «Франц Овербек и Фридрих Ницше» была издана в 1918 г. Впоследствии Беньямин отзывался о ней как о «науке вразнос» (C, 288). См. также его «Рецензию на „Бахофена“ Бернулли» (SW, 1:426–427).
