жение Всеволода. А фигура?! Сказка! Песня! Высокая шея, слегка удлинённое лицо, аккуратно причёсанные волосы, стянутые сзади голубой лентой. Хвостик волос интригующе прыгал в такт её движениям. Казалось, что, поставь ей на голову кувшин с водой, она на ходу не прольёт ни капли и даже не заметит его. И лицо… На расстоянии черты не просматривались чётко, но было понятно, что она – не юная девушка, а зрелая, в самом соку женщина элитного розлива.
Всеволод подумал, что дивная красавица – нездешняя, не из этой компании людей на пляже, не из этого города и не из этого времени. Но, видимо, она всё-таки была туристкой, так как в её руках была большая белая пляжная сумка с логотипом отеля «Four Seasons».
Невероятно было видеть, как таинственная незнакомка, словно пришелица из других миров, идёт по пляжу среди полуобнажённых фигур, не обращая ни на кого внимания, останавливается возле деревянного лежака, и тут же, как по мановению волшебной палочки, возле неё появляется киприот Джордж с пляжными полотенцами.
Она снисходительно кивает головой, отпуская Джорджа, и он постепенно исчезает в утренней дымке, подобно «Летучему голландцу».
Начинался спектакль, за которым наблюдал пляжный люд. Мадам медленно снимала платье. Те мужчины, которые дремали, не выдерживали и вскакивали в каком-то неясном для них самих возбуждении. Мужик лет за шестьдесят, восточной внешности, забыв о том, что рядом с ним находится жена и многочисленные родственники, привстал с лежака, попробовал подтянуть отвисший живот и уставился на Мадам, как на чудо. В позе готового к прыжку престарелого кота он стоял, не обращая внимания на жену и родню, наблюдая за явлением женщины на пляже, то и дело смахивая пот со лба и залысин. А наблюдать было за чем. Мадам выскользнула из туники, на некоторое время замерла, потом аккуратно уложила одежду в пляжную сумку; потом… потом – тишина, вдруг нарушенная стайкой воробышков, усевшихся на траву рядом с ней и тут же притихших, видимо, от восхищения молочно-белым телом женщины.
Сидевший невдалеке от Всеволода молодой мужчина, словно очнувшись от летаргического сна, с трудом закрыл рот и прошептал громко:
– Что это? Мираж?
– Это – женщина! – сказал глупость Всеволод категоричным тоном.
Но сосед продолжал:
– Да! Королева. Впервые вижу такую на пляже.
Всеволоду очень хотелось подойти к Мадам, сказать что-нибудь, посмотреть в её глаза, но он понимал, что нельзя этого делать, чтобы не навлечь гнев остальных мужчин.
Тем временем Мадам побрызгала на своё мраморное тело жидкостью из баллончика, и оно на глазах стало приобретать бронзовый загар.
– Охренеть можно! Ашот, купи мне такой баллончик! – громко сказала полная блондинка, спутница восточного человека.
– Угу… – прохрипел Ашот, не отрывая взгляда от Мадам.
Она достала из сумки какой-то пакет и стала медлено разворачивать его, внутри оказался кусок белоснежной ткани с двумя длинными лентами; завернулась в ткань, небрежно завязав ленты на груди и соорудив из них большой бант. Все её движения были изящны и утончённы. И Всеволод поймал себя на том, что его мысли стали обретать высокопарную стихотворную форму:
И не постичь нам тайну этой Жизни, данной Богом,
Как не постичь вовеки таинство любви земной.
Молюсь я сердцем Женщине в уединенье строгом:
О Женщина! Ты – Жизнь! И всё – в тебе одной.
Опять раздался голос толстухи:
– Вот это да! Ашот, я хочу такое же парео.
– Угу… – повторил Ашот.
А Мадам, перебросив через плечо маленькую красную сумочку, плывущей походкой отправилась к морю, но на прогулочной дорожке свернула влево и исчезла за изгородью из цветущего кустарника. Хотя Всеволоду показалось, что в последний момент она повернула голову в его сторону и слегка улыбнулась.
Что тут началось после её ухода!
– Красавица! Чудо! – воскликнул сосед Всеволода.
– Ведьма! – взвизгнула Ашотова дама.
– Фея! – негромко сказала бабушка, идущая с внуком к морю.
– Принцесса! – вскрикнула девочка лет семи. – Она – принцесса. Я читала! Мама, она – принцесса!
Ашот продолжал молча стоять, словно в столбняке, пока одна из женщин не утащила его к многочисленной свите. Ашотова жена с рязанским миловидным лицом стала назидательно и требовательно увещевать его. Тощий мужичок, видимо, родственник, тоже будучи в прострации, пытался что-то сказать. Невзрачные женщины перебили его, не дав закончить фразу, и показывали Ашоту на девушку лет двадцати с крупным бюстом и прелестным животом, которая из гостиничного полотенца пыталась изобразить парео.
О,
