рыть подполье. Туда потом привезли и положили жестяные, размером с небольшой чемодан, коробки. Чем они были наполнены, не знаю до сих пор – через полгода их вывезли. Была ли это взрывчатка, или мука – значение имело только то, что это против немцев. Так объяснила мне мама, сказав, что, если надо, «в подполье можно будет прятать евреев». Глубинные россияне, капиталисты, воспитали настоящую интеллигентку, не думающую об обиде на советскую власть, а только, простите за пафос, о России. Ее квартиру и выбрали для подполья, взяв на вооружение фамилию: Шустова, дочка капиталиста, естественно, в глазах немцев, обижена на советскую власть и патриоткой быть не может…
Мама устроилась на работу в контору какой-то промкооперации, а я проводила время в очередях, «отоваривая» карточки, топила печку, возила на трамвае поленья дров в рюкзаке на Малую Бронную тете Жене и бабушке, у которых батареи отопления лопнули и стояла железная буржуйка, выведенная трубой в форточку. Школы все еще не работали, но в конце февраля сорок второго года открылись консультационные пункты для школьников седьмых и десятых классов (выпускников неполной средней и средней школ), я как раз должна была быть в седьмом. Обучение шло вполне толково: в месяц проходили путем консультаций три предмета, сдавали экзамены и переходили к следующим трем. А в середине сентября открылись школы, и я начала свой восьмой класс.
Ира Горелик. 1945
В этом классе я встретилась с двумя людьми, ставшими моими друзьями на всю жизнь, хотя проучились вместе мы всего полгода: в январе сорок третьего после зимних каникул по повелению Сталина школы были разделены на женские и мужские. Ира Горелик, моя главная подруга, оказалась в другой школе – делили еще и по изучаемым иностранным языкам (у нее был французский, а у меня немецкий). Это не помешало нам не только в школьные годы, но и всю жизнь не расставаться.
Самая долгая разлука была, когда я уехала на три месяца с Зямой (его театром) на гастроли в Японию. Мы жили с Иркой совместно, совсем-совсем открыто, не скрывали друг от друга ничего, за всю жизнь ни разу не поссорились! В восемнадцать лет она вышла замуж за небесного Илюшу, что никак не помешало нашей дружбе, просто мне прибавило близкого человека.
Девочками (мне четырнадцать, ей пятнадцать, тогда мы были более детскими, чем сегодняшние девочки) обе страдали от отсутствия сладкого и, когда бывали деньги, покупали в гомеопатической аптеке лекарства – меленькие, размером с крупу, сахарные шарики. Больным их прописывали по пять-восемь штучек на прием, а мы опрокидывали в рот целую коробочку, штук пятьдесят. А потом стали продавать мороженое на сахарине, жуть полная, но пачка большая, стоила двадцать рублей.
Денег не было, но соображали… Пошли к Ирке домой, они с мамой (папа незадолго до этого ушел из жизни) там не жили, так как отопление лопнуло, батареи являли собой глыбы льда, поэтому до лета жили у родственников. Пустыня жуткая, но книги в шкафу стоят – берем, как сейчас
