ак знал, что вам любопытно было узнать, что я чувствовал тогда, а совсем не то, что я об этом думаю теперь. Говорят, что жизнь каждого человека, какое бы скромное положение он ни занимал, представляет собою ценный вклад морали, если изобразить ее так, как она есть; надеюсь, что и в моей скромной повести и млад, и стар сумеют почерпнуть немало поучительного и полезного, если ей суждено стать когда-нибудь всеобщим достоянием.
Без лишних слов перехожу к рассказу о плавании нашем на каперском судне «Ривендж»[1].
«Ривендж» только что вышел из гавани Испаньолы, неся четырнадцать орудий и находясь под командою капитана Витсералля, одного из выдающихся командиров-судовладельцев своего времени. Под утро, на рассвете, он увидел с марса какое-то судно и тотчас же погнался за ним. Подойдя ближе, мы убедились, что то было большое, сильно перегруженное судно, с водоизмещением в 600 тонн при двадцати четырех орудиях, шедшее из Сан-Доминго во Францию.
Оно было зафрахтовано одним французским дворянином, оказавшимся, как мы о том впоследствии узнали, весьма доблестным и благородным человеком, внушающим к себе уважение своим геройским поведением и неустрашимой отвагой. Нажив в Вест-Индии большое состояние, этот благородный француз возвращался теперь на родину, увозя на этом судне все свое имущество, жену и единственного сына-наследника, юношу лет 17 или 18. Как только он узнал, с кем имеет дело, и убедился в невозможности уйти от столь быстроходного судна, как «Ривендж», то решился биться с нами до последней крайности. Ему действительно было из-за чего биться; у него стояло на карте все его богатство, жена, сын, собственная его свобода и даже самая его жизнь, словом, все, что могло бы подвигнуть человека на самый отчаянный подвиг. Но как мы впоследствии узнали, ему было нелегко внушить такую же решимость и такое же мужество своему экипажу, и только когда он обещал выплатить им половину стоимости груза при условии, если им удастся отбить нападение и благополучно достигнуть берегов Франции, они согласились постоять за него и честно исполнить свой долг.
Увлеченные его примером, тронутые его словами, что он не требует ни от кого из них большого самоотвержения и стойкости, чем какие проявит он сам, а быть может, и движимые корыстью ввиду щедрого обещания, французы решили стеной стоять за него, весело побежали к орудиям и стали готовиться к бою. Когда мы подошли ближе, командир французского судна приказал убрать паруса и ласково упросил жену сойти вниз и ожидать там результатов сражения, от которого для нее должно было зависеть ее дальнейшее благополучие в жизни. Решительный образ действий французов заставил и нас со своей стороны готовиться к схватке, которая, судя по всему, обещала быть нешуточной. Хотя неприятель имел более орудий, чем мы, но зато мы были более приспособлены к военным действиям, менее нагружены, несравненно более быстроходны, и кроме того, у нас было гораздо больше людей. После нескольких одиночных выстрелов в то время, когда мы подходили к неприятелю, мы, наконец, став друг от друга на расстоянии не более одного кабельтова, стали обмениваться бортовым огнем в продолжение получаса, а затем наш капитан решил идти на абордаж. Но когда мы попытались пересадить наших людей на неприятельское судно, то встретили такой отпор, какого и не ожидали. Французский командир, дравшийся впереди всех, собственноручно уложил двоих здоровеннейших из наших людей и смертельно ранил третьего. Следуя его примеру, его люди дрались так отчаянно, что мы вынуждены были поспешно отступить на свое судно, потеряв человек десять товарищей.
Наш капитан, не ходивший с нами на абордаж, пришел в бешенство он нашей неудачи; он ругал нас трусами, малодушными бабами, позволившими прогнать себя с судна, на которое мы успели уже вступить, и призвал нас к вторичному абордажу, став сам во главе отряда, и первый вступил на борт французского корабля. Командир-француз встретил его, и они сразу схватились грудь с грудью. Как ни был смел, отважен и ловок наш капитан Витсералль, но он на этот раз наскочил на достойного, быть может, даже более чем достойного, соперника; он был слегка ранен и, кажется, ранил француза; вероятно, плохо бы ему пришлось, если бы весь наш экипаж, который успел теперь перебраться на французское судно, не устремился вперед, как лавина, и не оторвал борющихся друг от друга силой своего натиска. Несмотря на громадный перевес численности наших людей, французы дрались отчаянно; однако, несмотря на их мужество и геройство их доблестного командира, нам все-таки удалось оттеснить их к квартердеку, где бой закипел с новой силой. Французы старались отстоять эту последнюю позицию, а мы добивались всеми силами окончательной победы над ними. Французам некуда было больше отступать, и они дрались с бешенством отчаяния, тогда как наши, озлобленные их упорным сопротивлением, дрались с остервенением, сшибаясь в кучу, так как не было места, чтобы разойтись и сразиться, как следует. Сбившись в кучу, мы едва могли различать своих от врагов и падали вместе в одну общую груду, спотыкаясь на убитых и раненых, которых не успевали убирать.
Наконец мы осилили и одержали дорого стоившую нам победу; теперь мы были хозяевами на судне и подняли свой флаг. Изнемогая от утомления, мы рады были вздохнуть,
«Отмщение»
